Владимир Орлов - Субботники

9

В зоопарк на Большой Грузинской я не заглядывал лет десять. Но встретил как-то Красса Захаровича Болотина, и меня что-то толкнуло зайти туда. А зачем - и не знаю. Жил я теперь не в Останкине, а в Белом городе, Красса Захаровича встретил на Тверском бульваре. Был он в клетчатом пиджаке и в клетчатой кепке. Сообщил между прочим, что у него выходят две книжки "Родные хляби" и "Жизнь в клетке", - и он идет нынче в издательство за версткой одной из них.

- "Жизнь в клетке"? - переспросил я.

- В какой клетке! - Красс Захарович будто испугался. - Ты не так расслышал! "Жизнь в клетку"!

- А-а-а, - оценил я его кепку и пиджак.

- А что-то ты несколько лет не являешься на субботники в зоопарк?

- Десятку посылаю в фонд, - сказал я. - Так вернее.

- Экий ты барин... - поморщился Болотин.

- Отчего же барин? Наш рабочий день оценивают в десятку. А я-то и ее не вытягиваю...

Вот тогда меня и потянуло в зоопарк. Лучше бы я туда не ходил. Грустно мне стало у пресненских прудов. Убогим и нищим увиделся мне московский зверинец. В детстве все в мире для меня было вольнее и просторнее, и жизнь здесь птиц и зверей представлялась чуть ли не отрадной. Стыдно мне не было. А было интересно. Взрослым в дни субботников я приходил сюда как бы по делу, через двор хозяйственный, и жителей зоопарка мог во внимание не принимать. Мог отвернуться от дикобраза или кота манула - до них ли мне? А нынче я был посетителем, да еще и побывавшем в сытом лейпцигском зоо, нынче на дикобраза и серого камышового кота манула я и должен был глазеть. И я загрустил. Пришли на ум давние сетования о несовершенствах природы и людских устройств, с ними я и бродил вдоль прудов, пока не столкнулся с мчавшимся куда-то Германом Стрепуховым. Герман Стрепухов, доктор наук, губастый Трепыхай, все в той же приплюснутой, надвинутой на брови зеленой колониальной панаме, был мне рад, но спешил. "Давненько мы с тобой не виделись, давненько, - отметил Герман. - Никак мы с тобой не посидим, школу не вспомним, а надо бы обязательно посидеть. Но не в ближайшие дни". В ближайшие дни у Германа было множество хлопот - симпозиум в Индианаполисе, хлопоты с чертежами электрических каминов ("Конверсия, брат, конверсия, куда денешься!"), осмысливание кооперативных идей, в частности, греет его мысль учредить вместе с зоопарком кооператив "Меньшой брат" - будет куда пристраивать навоз и прочие отходы. "Это ведь ты надоумил меня с навозом!" - напомнил Стрепухов, то ли радуясь, то ли укоряя меня. Сразу же он сообразил, что куда-то мчался. Жена его совершенно помешалась на трехметровых пятнистых кабачках ("Отрежешь половину, а он растет дальше"), но оказалось, что для них полезнее навоз не из-под хищников, а из-под парнокопытных. Договариваться о парнокопытных Трепыхай и бежал. "Ну бывай!" - крикнул он и унесся.

Энергия одноклассника несколько воодушевила меня и заставила подумать, что в мире не все дурно. Морской лев, гладко-блестящий, резвился в водах, где некогда обитала моржиха Барон, и выглядел благополучным. С отцом и матерью ходил по осенней, но еще живой траве, тыча клювом в воду, вылупившийся здесь же, на Грузинской, журавленок. Неподалеку под табличкой "Лебеди текущего года рождения" грелись в спокойствии бабьего лета крупные серо-бежевые птицы, шеи их вовсе не были хрупкими. Шумели за решеткой, волнуя ученую птицу секретарь, перепархивая с ветки на ветку, попугаи в зеленых, синих, желтых, красных нарядах тропических щеголей, пестрые лори, особи амазонские и александрийские. Птица секретарь с пером писца за ухом поводила головой, будто осуждая беззаботность попугаев. А впрочем, осуждение это могло быть напускным. Все жили, жили, жили как могли и умели. Пусть и в клетках. Я было возрадовался. Но тут увидел за мелкой металлической сеткой существо знакомое, нахохленное и обиженное: "Воробей обыкновенный". Другие воробьи обыкновенные, но упитанные и добродушно-наглые, а вместе с ними и голуби шлялись по асфальтам дорожек, залетали ради развлечений и продовольствия куда хотели, но ненадолго: иметь постоянную прописку обитателей зоопарка они вряд ли желали. А вот их сородич, представляющий за сеткой отряд воробьиных семейства ткачиковых, меня опять опечалил. Я стоял, стоял, смотрел на него. Обыкновенный и в клетке. Не потому ли и обыкновенный? Потом пошел дальше. Лишь у загона патагонских лам грустное движение мое было приостановлено.

- Эй, ты еще здесь? - закричал мне из загона Герман Стрепухов. - Ты самосвал не можешь достать?

Нас разделяли прутья ограды и мелкая решетка сетки. Я ли стоял за прутьями, он ли - за ними, имело ли это значение? Ограда была сама по себе.

- Откуда у меня самосвал? Ты однажды спрашивал.

- Ну ладно, - сказал Герман. - Навоз хорош. То, что надо. И мелкозернистый. Лучше усвоится. Побегу добывать транспорт.

- Удач тебе.

Герман поспешил в глубь загона мимо дремавших в крапиве лам, но обернулся и крикнул мне:

- А ты не пропадай! Надо посидеть! Созвонимся!

- Созвонимся, - согласился я. - Отчего же и не созвониться?

1989