Владимир Орлов - Субботники

Владимир Викторович Орлов

Субботники

Рассказ

Владимир Викторович Орлов - один из самых самобытных писателей нашего времени. Используя приемы фантастики и романтического реализма, он пишет о творчестве, о положении художника в обществе, о любви, о любимой Москве. Романы Владимира Орлова изданы во многих странах мира.

Во второй том Собрания сочинений вошел роман "Происшествие в Никольском" о судьбе юной Веры Навашиной, о драме, произошедшей в ее жизни, и о том, что никогда не поздно по-новому взглянуть на свое предназначение, а также рассказы, написанные в разные годы "Что-то зазвенело", "Трусаки" и "Субботники".

1

Жилось плохо. Полоса мокрых дождей со снегом. Напишешь что-то, прочитают, наберут, а потом - в разбор. С просьбой о просветлении текста. Жена угодила в больницу, и надолго. На троих в месяц выходило семьдесят рублей. А тут субботник. Или внеси червонец в фонд. Или прояви себя в деле. Иначе засомневаются - со всеми ты или бредешь один и неизвестно куда. Колебания вышли краткими, полезнее для семьи и народа было идти куда направят. А местом приложения гражданских усилий моим коллегам издавна был определен зоопарк.

2

В субботу к восьми утра я поехал в зоопарк. Апрельский день был сырым, лил дождь, трамвай выбрызгивал воду из стальных пазов, полагалось бы взять зонт, но с зонтами в бои не ходят. "Сегодня мы не на параде", - слышалось из динамиков по всем путям движения транспорта из Останкина к Грузинам.

Бывалые люди в плащах, резиновых сапогах втекали в служебную калитку хозяйственного двора на Большой Грузинской. Выглядели они невыспавшимися, обиженными - в цехе у нас больше сов, - терли глаза и позевывали надменно, как бы с намеком на внутренние свободы и независимость. Впрочем, все давали понять, что явились сюда, хоть и отодвинув бумаги, для вечного, но с ощущением долга. Знакомых я увидел мало, а вот поэт, как он сам рекомендовал себя - южно-рыльского направления, Болотин шагнул ко мне.

- И у тебя, что ли, десятки нет? - спросил Болотин.

- Нет, Красс Захарович. Вот я и...

Я смутился, будто бы оправдываться был намерен насчет десятки; птичий глаз Болотина оживился, но тут же погас. Болотин был вял, губы облизывал, и я понял, что нынче он меня не одолеет. И крепость не возьмет.

- Ну и правильно, - кивнул Болотин. - Главное, проследи, чтобы тебя в списке не пропустили. У нас, сам знаешь, все идиоты и растяпы.

Красс Захарович скривился и сплюнул.

- А y кого список-то?

- У бригадирши, вон, в брезентовом плаще, Анны Владимировны, переводчицы.

Я поспешил к списку, потоптался среди последних и, убедившись, что меня внесли, вернулся к Болотину.

- Первый раз, что ли? - спросил Красс Захарович.

- Первый... А вы?

- Бываю тут... Через год захожу... Надо иногда надзирать над фауной. Хотя и так видишь каждый день вокруг себя всякое зверье и насекомых гадов. Вонь и смрад, вой шакалов. Вот и ты. Но ты хоть ладно, похож на бобра. Или на енота. Можно и терпеть. А возьми Феклистова.

Феклистов был редактор и критик, Болотин прежде с ним дружил.

- Этот точно - игуана, есть такая ящерица в западном полушарии, дикари с голода жрали, и тех рвало. Эдаких-то и надо сюда, и немедленно, в клетки, я тогда бы каждый день ходил на субботники! И в морду бы им морковь тыкал! А освобожденных отсюда тварей - кандалы прочь! - развести бы по кабинетам и столам! Впрочем, какой и от них толк! Тоже мразь и убогость! И создатель наш так называемый убог! - Тут Красс Захарович голову вскинул и пальцем с чернильными пятнами на нем, дождь презрев, чуть ли по небу не постучал, желая нечто с горних высот низвергнуть. - И создания его убоги, лживы и жалки!

Красс Захарович имел прозвище "Кургузый", лицо его вызывало у меня мысли о моченом яблоке или хотя бы о торговце мочеными яблоками, бывшем банковском служащем, в часы одиночества мучающем ливенской гармоникой "Чардаш" Монти. Однако не раз он производил себя в Исполина, должного крушить небеса.

- Зачем вы себя-то браните, Красс Захарович? - не выдержал я. - Ладно, мы. Но ведь и вы - создание.

Красс Захарович будто опомнился, притих. Но тут же скорострельно спросил меня:

- Чем мы, люди-человеки, отличаемся от животных и растений?

- Красс Захарович... - развел я руками.

- Ну чем, чем, грамотей?! Инженер душ!

- Красс Захарович, это, возможно, вы инженер, а меня увольте...

- Ну что, что приобрели-то мы со всеми нашими утопиями, Томасами Морами, партиями, трудом, склоками, казармами, чего нет у багамских вивей и пятнистых мокриц?

Возникший возле нас минутой назад маринист Шелушной, вечно радостно-удивленный, испугался и отступил с намерением сейчас же размежеваться:

- Категорически и всегда! Я тебя не понимаю. Красс Захарович, нынче всюду марши, души наши, как воздушные шары, готовые взлететь, а ты...

Красс Захарович оценил слова приятеля матерным белым стихом.

- Все. Приступаем, - услышали мы голос бригадирши Анны Владимировны. Фронт работ назначен, милостивые хозяева снабдят нас инвентарем, и мы разойдемся по участкам. Кто, куда и с кем - говорю...

Шелушной отступил от нас еще на шаг, давая понять, что никакие силы, никакие пироги не заставят его идти на один участок с Болотиным. А мужик он был бравый, с наколкой на левой руке, свидетельствовавшей о прохождения службы на крейсере "Бурный". Ерепениться он ерепенился, однако производственная необходимость совместила его на одном участке именно с Болотиным. "Возле слонов", - было объявлено. Назвали и мою фамилию. Мне вместе с Шалуновичем и Берсеньевой следовало начинать у водяных животных.

Милостивые хозяева прежде выдали нам ломы, лопаты, носилки и брезентовые рукавицы. Они, хозяева, были чрезвычайно предупредительны, они, казалось, были готовы и все работы выполнить за нас, но тогда бы случилось искажение порывов и идеи. От водяных животных нам предстояло перейти затем к хищным. В сопровождающие нам определили зоолога Дину Сергеевну, и мы пошли. "Не спешите, - кротко улыбнулась нам Дина Сергеевна. - У нас еще будет время". Шалуновича, выяснилось, я встречал в чьем-то доме, знал его переводы Верлена, он был мне приятен. Мы уложили на носилки ломы и лопаты, светская дама Берсеньева, пребывающая в тайном возрасте и жанре, доверила нам нести свои брезентовые рукавицы, а сама шествовала впереди, взяв под руку Дину Сергеевну, и, будто Капица телепатриотам, что-то рассказывала ей, рассказывала... "Вы не поверите! - обернулась она к нам. - Нашего моржа зовут Бароном. Какая прелесть!" Возразить ей мы не могли.

Зоопарк стоял смирный и тихий. Конечно, город по-прежнему возбуждал население музыкой пламенных моторов, кричали птицы - просто так или со смыслом, какие-то звери лаяли, выли или вздыхали, тишина и смирность зоопарка были внутренние.