Лев Овалов - Болтовня

Поднялся гомон. Кричали, перебивали друг друга, жаловались на беспорядки и крыли, крыли последними словами директора.

Шумели до полуночи. Секретарь райкома и председатель треста не останавливали никого, внимательно прислушивались к тяжелым речам, к раздраженным выкрикам и непрерывно делали пометки в блокнотах.

К полуночи выговорились.

Нарядным цветным карандашом застучал по столу председатель треста.

- Совершенно ясно, - сказал он. - Типография работала неладно. Клевцов хозяйничал плохо, но почему же вы не жаловались, почему не обратили внимание треста на беспорядки? Нехорошо, товарищи, нехорошо. То тише воды, ниже травы, а то сразу пересолили.

Я молчал целый вечер, хотя язык мой сильно чесался, - больше терпеть я не мог.

- Извиняюсь, прошу слова, - обратился я к секретарю райкома.

- А вы кто? - внимательно спросил он меня, - с таким вопросом он обращался ко всем выступающим.

- Морозов, наборщик, беспартийный, - доложил я.

- Не Ивана Морозова отец? - еще раз спросил он, пристально вглядываясь в меня утомленными глазами.

- Его, - ответил я. - А теперь позвольте по существу. Вот трест говорит - не жаловались. Выходит, мы виноваты, а трест остается в стороне? Хорошо, а я вам расскажу пример из нашей же типографии - пусть трест слушает да на ус себе наматывает.

Я обратился ко всем собравшимся:

- Ребятишки, скажите-ка, вентиляторы у нас есть?

Мне дружно ответили:

- Есть!

- А работают они?

- Нет!

- Так для чего же у нас вентиляция?

Нельзя передать, какой хохот поднялся среди собравшихся.

Председатель треста попробовал догадаться и нерешительно спросил:

- Для декорации?

Я махнул ребятам рукой: тише, мол, тише, и сам, сдерживая смех, громко ответил:

- Ошибаетесь, для получения льготного тарифа по социальному страхованию.

При моем ответе улыбнулся даже секретарь райкома, но - честное слово! улыбка у него получилась невеселая.

- Так вот, - продолжал я свою речь, - то же получается с трестом. Вентиляция была, льготы по ней получались, а вот следить, работает ли она, соцстрах не следил. Типография была, о ней даже разговоры какие-то шли, послабления всякие давались, а следить за ней трест не следил - упадка ее не заметил. Соцстрах не следил за вентиляцией, а вы за типографией...

Председатель треста попытался возразить:

- Не наша вина...

- Ваша, ваша вина, - оборвал его секретарь райкома и задал нам последний вопрос: - А скажите-ка, чего вы теперь хотите?

Вперед выступил Парфенов, провел рукой по всклокоченным, торчавшим в разные стороны непокорным волосам, пригладил их и громко объявил наше общее мнение:

- Требуем наладить типографию. Дайте хорошего хозяина. И чтобы при нем глаз был, а то Кукушка прозаседался совсем... Чтобы Клевцова и Кукушку убрать! И сначала работу наладить, а потом о сокращениях говорить: помяните мое слово, новых набирать придется... Вот чего от вас рабочий класс требует.

- Отлично, - сказал секретарь райкома. - Теперь выслушайте меня. Положим, вы не рабочий класс, рабочий класс - это металлисты, горняки, текстильщики, печатники - все вместе, а в отдельности вы маленечко переборщившие рабочие ребята. Согласен, директор был плох, трест не следил за типографией, но и вы поступили неправильно. Трест относился формально, так разве была закрыта дорога в райком, в Московский комитет? Особенно стыдно говорить такие вещи отцу Ивана Морозова. Ты бы, старик, вместо болтовни о вентиляции занялся бы делом и провентилировал типографию в райкоме. Рабочий ты хороший, человек умный, а вот дал себя сыну обогнать сын сколько времени коммунистом был, а ты в хвосте плетешься. Я согласен, секретарь должен больше вниз смотреть, а не наверх, прозаседался ваш секретарь, а вы молчали. Нечего спорить, ваших вин можно насчитать много. Райком даст вам хорошего хозяина - директора, даст толкового партийца в ячейку, но смотрите, ребята, не подкачайте сами... Если вы все их не поддержите, не начнете все вместе налаживать типографию, у самых хороших руководителей ничего не получится...

Парень говорил долго, но дельно. Я обиделся на него сначала. Как это меня мог обогнать сын? Но о типографии он говорил правильно.

* * *

Разноцветные искры слепят, буйный ветер играет в снежки, клонятся разлапистые ели, приветствуя зиму, солнце, меня.

Я чувствую биение крови, наполняющее меня юношеским задором.

Как хорошо жить!

Наступил покой. И мне стало чего-то не хватать.

Я задумался. Несомненно, мне не хватало сына. Но - этого же нельзя забыть - у меня есть внук. Что, если рискнуть пойти к Нине Борисовне? Нет, мне не хотелось туда идти. Больно встретить на месте моего усталого, честного мальчугана какую-нибудь самодовольную рожу с нафабренными усами...

И все-таки я пошел.

Нина Борисовна живет с Левой одна. Она пожала мне руку, напоила чаем и сразу, сегодня же, отпустила Леву со мной - не было никаких разговоров ни о ветре, ни о шоколаде. Отпуская своего бледного карапуза, она опять дружески пожала мою руку, и я подумал: не ошибся ли Иван?..

А как меня встретил внучонок! Детский восторг неукротим. Левка, паршивец мой, как же я смел прекратить было с тобой знакомство!

Мы захватили санки, дождались трамвая и прямиком отправились на Воробьевы горы.

Нам обоим одинаково весело. Перебивая друг друга, мы заразительно смеемся, и оба равно счастливы - и внук, сидящий на санках, помахивающий длинной хворостиной, и запыхавшийся, везущий санки дед.

Мы несемся как угорелые, с разбегу я не замечаю людей и налетаю на целую компанию ребятишек.

- Расступись, расступись! - залихватски кричу я, вмешавшись в шумливую толпу.

- Здорово ты разбушевался! - слышу я знакомый голос.

Ба, да здесь Валентина!

- Скажите-ка лучше, Валентина Владимировна, зачем вы здесь очутились? прикрикиваю я на нее.

- Лыжи, лыжи, лыжи! - хором отвечает вся ее компания.

- Отлично, Валентина Владимировна, - говорю я, - на лыжах еще успеете накататься, а пока я вас мобилизую: извольте-ка побегать с вашим племянником, сил моих больше нет.

Я вручаю Валентине внука. Вся компания, окружив Леву, весело уносится прочь.

Я опираюсь о дерево и с удовлетворением оглядываю окрестность.

Везде смеющиеся молодые лица, снег похрустывает под ногами, мороз пощипывает носы, и, уж конечно, больше всего достается моему носу.

Я поворачиваюсь в сторону Москвы, и мысли мои снова возвращаются в типографию.

Мы не узнаем ее, мы, старые рабочие, знающие ее всю вдоль и поперек. Придя к нам, новый директор не издал никаких приказов, упаси бог, а зашел в наборную, поздоровался, остановился около моего реала и сказал:

- А ну-ка, братва, попробую: не разучился ли я набирать?

Ничего, набрал объявление. Свой парень.