Лев Овалов - Двадцатые годы

И мальчик прочел.

- Вслух, - сказал дед.

И мальчик прочел вслух:

- "Знаю твои дела: ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепел, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст моих. Ибо ты говоришь: я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг".

- Понял? - спросил дед.

- Более или менее, - сказал Славушка.

- Мудрые слова, - сказал дед.

- Спасибо, - сказал Славушка. - Но книжку я не возьму, неудобно, да она мне и не нужна.

- Я не хочу, чтобы ты был несчастен, - задумчиво произнес дед.

- А я и не буду, - ответил Славушка.

- А я несчастен, жалок, нищ, слеп, и наг, - еще медленнее и тише произнес дед.

- Нет, - ответил Славушка. - Если ты это понял, ты уже не несчастен.

- Нет, я несчастен, жалок и слеп - повторил дед. - Иди, будь холоден или горяч, но всегда иди. Как и многие русские люди, я слишком часто топтался на месте, и поэтому я несчастен и жалок.

- Схожу к Арсеньевым, - сказал Славушка. - Неудобно не попрощаться.

- Вот уж кто не холоден и не горяч, - сказал дед. - Много еще есть людей, которые теплы оттого, что стоят неподалеку от огня. Иди, но тебе я не советую жить отраженным светом.

На улице темно, скупо светят тусклые фонари, редкие прохожие тонут в переулках.

У Никитских ворот ветер резкими рывками набрасывается на прохожих. Пахнет сыростью, землей, ландышами, так, точно растут они тут, на мостовой, под ногами. Пустынно. Тяжелые дома загораживают бульвары. Окна поблескивают черными впадинами. Магазины заперты, торговать нечем. Одна аптека открыта: умирающим не отказывают в помощи. Зайти?

В аптеке тусклое одиночество. Безнадежно серый субъект что-то бормочет у окошка "Прием рецептов": "Я вас прошу...". В окошечке старая еврейка. "Я вас умоляю..." Аптекарша похожа на сфинкса. "Если вы не сжалитесь, я застрелюсь на ваших глазах...". Она покачивает головой: "Без печати я не имею права". Серый субъект извивается, точно он без костей. "Каменная женщина!" Она вовсе не каменная. Усталая, печальная и неумолимая. Серый субъект клянчит. "Не могу нарушить закон". - "Тебе еще дорога твоя жизнь?.." - "Не пугайте меня, это лишнее". - "В кармане у меня бритва", - угрожает субъект.

Славушка перебивает: "Разрешите позвонить по телефону?" Аптекарша смотрит на мальчика. "По служебному делу или просто так?" - "Просто так". "Звоните". - "Я могу заплатить..." - "Оставьте. - Аптекарша покачивает головой. - Какую ценность имеют наши деньги?.. - На мальчика аптекарша смотрит еще загадочнее, чем на морфиниста. - Звоните, я сказала...". Славушка снимает трубку: "Дайте Кремль". - "Не надо", - говорит морфинист. "Это Кремль?" - переспрашивает Славушка. "Не надо, - повторяет морфинист. Я уйду...". Он отскакивает от окошечка. Хлопнула входная дверь. "Это квартира Арсеньевых?" - К телефону подходит тетка. Равнодушно-вежлива. "Я хочу зайти..." - "Когда? Сейчас? Что-нибудь случилось?" - "Завтра я уезжаю, проститься..." - "Заходи, конечно..." Исчезновения его не заметили бы.

"Зачем вы его напугали?" - спрашивает аптекарша. "По крайней мере, он ушел..." - "Я ничего не боюсь, а ему вы не дали выплакаться, - говорит аптекарша. - Я уже видела все". - Она стара и мудра.

На улице еще темнее. Может, лучше бы посидеть с дедом? Он еще что-нибудь бы сказал. "Унион". Мальчик помнит этот кинематограф. На этот раз он не успел в нем побывать. Нет времени на развлечения. Осенняя ночь торопится. Оперетта Потопчиной. Консерватория. Университет. Все такое знакомое. Зачем он идет к Арсеньевым? Родственные отношения он не очень признает, а Арсеньевы и того меньше. Все, что было оставлено в Москве, сдвинуто в прошлое. Однако он идет. Что-то все-таки нужно, если идет.

Каменная громада Университета. Alma mater дедов и прадедов. Направо Манеж. Налево Охотный ряд. Часовня Иверской Божией Матери. Красная площадь.

Здесь еще пустыннее, чем где-либо в городе, и ночь призрачнее, чем где-либо, здесь бродит вся русская история.

Подходит к Спасским воротам. Заходит в будку у ворот. За стеклом дежурный в военной форме. "Вы к кому?" - "К Арсеньевым". - "Сейчас поглядим. Фамилия?" - "Ознобишин". - "Да, пропуск заказан".

Красноармеец в воротах смотрит поверх мальчика, пропускает, почти не глядя.

Ночь. Ночь. Поздняя осень. Белые дворцы. Мелкий дождь то перестает, то брызжет. Пустынная мостовая.

Вот прошел кто-то мимо и замолк. Тысячи ветров пронеслись над этими булыжными плитами. Дворцы. Соборы. Канцелярии. Никто не обращает внимания на затерявшегося подростка. Он идет медленно, не торопясь. Не очень охотно идет он к Арсеньевым. Не ждет от них ни помощи, ни советов, ни пожеланий. Да ни в чем этом он и не нуждается. Он выбрал путь, и никому не дано ни остановить его, ни поторопить.

А ночь гудёт, шумит над страной, переливается песнями, выстрелами, речами, ветер швырнет в лицо пригоршню дождя и мчится дальше, земля пузырится, пучится, как на дрожжах, и лишь через много лет вскипят по стране засеянные поля.

Длинный дом с высокими окнами. Офицерский корпус. По стертым каменным ступеням поднимается на второй этаж.

Коридор. Бесконечный темноватый коридор. Желтая лампочка. Двери направо и налево.

Славушка наперед знает, как его встретят, что скажут и чего не скажут.

"Ну вот... Уезжаешь? - Очень хорошо, а то еще начнешь надоедать! Какое впечатление произвела на тебя речь Владимира Ильича? - Не товарища Ленина, а именно Владимира Ильича. - Мы ведь с ним старые знакомые, соратники. Чаю хочешь?" Славушка откажется, ждут, что откажется, потом снисходительно: "Садись, садись..." Чай будет жидкий, но настоящий. В вазочке вишневое варенье. Чай, хлеб, сахар - паек, варенье - от тети Зины. Про нее известно спокон веков: старая дева, заведует школой в Хамовниках и сама учится в университете Шанявского, а летом варит варенье. После революции выяснилось, что тетя Зина помогала большевикам: хранила литературу, давала приют нелегальным товарищам. Ей предложили вступить в партию, она отказалась: "Я обывательница, люблю варить варенье". Запасы его столь велики, что даже на третий год революции она снабжает вареньем Арсеньевых. Варенья наложат щедро. "Ешь-ешь! Тетя Зина..." Это не паек! "Никогда не предполагала, что сын Коли станет большевиком. Коля был слишком мягок..." Ну как же, это только они такие твердые! "Не торопись с возвращением в Москву, приобрети сперва опыт, получи закалку, поварись в гуще жизни... - Не вздумай броситься под наше крылышко, мы завоевали свое общественное положение в борьбе, в лишениях... - Пиши, только вряд ли сможем аккуратно тебе отвечать, Иван Михайлович очень загружен. И не вздумай направлять к нам кого-нибудь с просьбами. Теперь для всех равные возможности..." Они не поскупятся на прописные истины. Славушка идет к Арсеньевым только потому, чтобы не упрекала мама.