Лев Овалов - Двадцатые годы

- Спасибо, мне больше ничего и не надо.

Он видит, маме приятно, что он о ней не забыл.

- Ты хочешь есть?

Вера Васильевна принесла хлеб и молоко.

Только сейчас Слава почувствовал, как проголодался. Молоко густое, холодное, должно быть, стояло и сенях, но хлеб какой-то странный, горчит и хрустит на зубах.

- Что это за хлеб?

- С лебедой, - объяснила Вера Васильевна. - С хлебом плохо. Как-то сразу стало не хватать. Собрали мало, недород, а следующий год, говорят, будет еще хуже...

- Каким будет следующий год - никто не может сказать, - рассудительно произнес Слава, давясь хлебом. - Не будь пессимисткой.

Вера Васильевна постелила Славе на диване, с едва он коснулся простыни, как стал стремительно засыпать.

Но тут до него донесся вопрос:

- А Лиду? Тетю Лиду ты видел?

Маму, разумеется, интересовало, заходил ли Слава к Арсеньевны, спрашивать не хотелось, однако Слава молчал, и ей пришлось спросить:

Мамин вопрос отогнал сон.

- Видел.

С первого же слова Вера Васильевна поняла, что рассказ об Арсеньевых придется вытягивать из сына клещами.

- Как они?

- Едят чечевицу.

- Какую чечевицу? - Вера Васильевна растерялась. - Что еще за чечевица?

- Обыкновенная. Пришел в гости, угостили меня чечевицей.

- Ну а сами-то они, сами?

- Сами тоже едят чечевицу. Впрочем, угощали еще вареньем.

- Слава, я ведь спрашиваю тебя не о том, чем тебя угощали. Иван Михайлович - министр! Это ведь все-таки что-то значит. Или он уже не министр?

- Он не министр, а нарком.

- Ну, это одно и то же. Он не предложил тебе остаться в Москве?

- Нет.

- Слушай, Слава, это невозможно. Ты можешь толком рассказать? Как они живут? О чем с тобой разговаривали, что спрашивали обо мне?..

И вдруг Слава понял, что он не то что не хочет рассказывать об Арсеньевых, а ему нечего о них рассказать, что в этой кремлевской квартире идет та же скучная обывательская жизнь, какой жили до революции их многие родственники.

- Живут, как и все... - Слава заметил, что говорит о них так же, как и о деде, неохотно. - Получают паек. Вареньем, впрочем, снабжает их тетя Зина. Очень заняты. Иван Михайлович спешил на заседание Совнаркома. Тетя Лида работает в профсоюзе текстильщиков...

- Иван Михайлович рад, что ты вступил в партию?

- Рад.

- Дал тебе какие-нибудь советы?

- Дал.

- А обо мне что-нибудь спрашивали?

- Тетя Лида интересовалась, как у тебя с обувью.

- Обувью?

- Да...

Нет, ему решительно нечего рассказать об Арсеньевых: каша, вечное древо жизни, коленкоровая папка, и... пожалуй, и все.

- Передавали тебе привет...

Вера Васильевна разочарована. Слава почему-то остался недоволен своими родственниками. Впрочем, Иван Михайлович всегда был сух, а Лида на все смотрит глазами мужа, Слава не сумел поговорить с Иваном Михайловичем...

- Ты, вероятно, пришел и просидел у них весь вечер бирюком...

- Вероятно...

Спорить с мамой не стоит, все равно ничего не поймет.

Сон снова смыкает Славе веки, а первая его мысль, как только он проснулся, была о Ленине...

Побежал в волисполком, Быстрова нашел в земельном отделе, заседала коллегия волземотдела - Данилочкин и его заместитель Богачев разбирали мужицкие споры - о наделах, о выпасах, о разделе имущества. Быстров часто принимал участие в деревенских тяжбах.

- Смотри, кто пожаловал, - сказал Быстров.

Данилочкин улыбнулся Славе:

- А мы думали, ты уж не наш...

- Почему? - удивился Слава.

- Пошел слух - оставили в Малоархангельске.

- А я б не остался...

- Мы не вольны над собой, - нравоучительно возразил Степан Кузьмич, но смотрел на Славу одобрительно.

Вошел Дмитрий Фомич, протянул Славе руку и - сразу:

- Ленина видел?

- Видел...

Степан Кузьмич не дал ему договорить:

- Помолчи! Соберем коммунистов, волкомол твой, исполкомовцев, расскажешь всем. Не разбрасывайся - одному одно, другому другое, первое слово всегда самое дорогое...

И вот товарищ Ознобишин сидит один в волкомпарте и ждет, когда соберется народ послушать его рассказ о поездке в Москву. Он уже навострился делать доклады, а вот сегодня не знает, не знает...

Входит Дмитрий Фомич Никитин - созывали партийное собрание, но сегодня, хоть он и беспартийный, Никитину разрешили присутствовать, на сегодняшнее собрание Быстров позвал многих беспартийных, - шутка ли, свой, успенский человек, побывал в Москве, слышал Ленина, - самого Ленина! - приходят Устинов и Зернов, приходит даже Введенский, его Быстров пригласил особо, Семин недолюбливает Введенского, считает несоветским элементом, а Быстров с ним почему-то нянчится... Появляются Сосняков, Саплин, Терешкин, Елфимов... Комсомольский актив!

- Все воробьи слетелись, - шутит Данилочкин.

Они подходят к Ознобишину, здороваются, у них больше всего прав на Ознобишина, это ведь они посылали его на съезд комсомола.

Становится тесно. Жарко и душно. Григорий постарался, накалил печь. Зачадили махрой...

А вот и Быстров! Да не один... Батюшки мои светы! Вот почему задержка: Шабунин! Афанасий Петрович Шабунин пришел послушать Ознобишина. Откуда он только взялся? Слава не слышал, что он приехал. Вот перед кем придется говорить...

Степан Кузьмич поглядывает на Семина:

- Начнем?

Семин открывает собрание. Выбирают президиум: Семина, Еремеева, Данилочкина. Быстров должен занимать гостя.

- Товарищи, поменьше дымите, задохнемся! Слово для доклада о Третьем съезде Российского Коммунистического Союза Молодежи предоставляется товарищу Ознобишину...

Слава не успевает открыть рот.

Грузный, тяжелый, будто заспанный, Дмитрий Фомич поднимает руку и, как бы отмахиваясь от чего-то, разгоняет перед собой дым, сизые кольца которого сам понапускал из своей трубки.

- Слухай, Николаич, расскажи-ка ты нам лучше о Ленине.

Но именно о Ленине Слава и хочет говорить, о чем же еще говорить, рассказывая о съезде.

Только как бы поскладнее начать.

Он смотрит на строгого и недоверчивого Соснякова, на сочувственно улыбающегося Саплина, на добродушного Данилочкина, на сдержанного Семина, переводит взгляд на Быстрова, тот ободряет Славу взглядом, его голубые глаза грустны и ласковы, как-никак ведь это он воспитал Ознобишина. Слава переводит взгляд на Шабунина. Вот кого он побаивается, Шабунин смотрит спокойно и чуть вопросительно...

Что может сказать ему Ознобишин?

Но именно взгляд Шабунина, спокойный и полувопросительный, заставляет Славу собраться.

- Товарищи!

Именно с этого слова и следует начать, именно с этого слова, это не формальное обращение, вовсе нет, перед ним его товарищи, товарищи по борьбе, по партии, по духу.

- Я говорил с Лениным...

- То есть слушал товарища Ленина, - снисходительно поправляет Семин Семин председательствует сегодня, и собрание у него будет идти как по маслу, все будет соответствовать, - чему? - а всему тому, что принято, что установлено. - Вы хотите сказать, что слышали выступление товарища Ленина?