Лев Овалов - Двадцатые годы

Шифрин шмыгнул носом.

- Плохо.

- Что - плохо? - спросил Слава.

- Все плохо, - пожаловался Шифрин. - Нужно менять курс.

И опять Слава не понял:

- Какой курс?

- Не изображай из себя мальчика, - раздраженно буркнул Шифрин, все чаще шмыгая носом. - В Москве дискуссия. Слышал? Ленин хочет все тишком да молчком, а Лев Давыдыч вынес наболевшие вопросы на обсуждение всей партии...

Слава не сразу сообразил, что речь идет о Троцком, Шифрин называл его по имени-отчеству, точно тот был его близким знакомым.

- Рабочие бедствуют, крестьянство недовольно, интеллигенция отказывает Советской власти в доверии, - продолжал Шифрин. - А Ленин хочет превратить профсоюзы в школу коммунизма! Наоборот, их надо присоединить к государственному аппарату, установить военную дисциплину...

Тулуп плохо согревал Шифрина, его трясло мелкой дрожью, и он все плотнее прижимался к Ознобишину.

- Что-то я не понимаю, Давид, - примирительно сказал Слава. - Разве плохо учиться коммунизму?

- Эх ты, деревня! - пискнул Шифрин, высунув из-под тулупа сизый нос. Всему верите, а надо доходить своим умом...

И он принялся перечислять: в Ростове бастуют рабочие, в Тамбове крестьянские волнения, в Карелии действуют белогвардейцы, а на Украине петлюровцы. Он называл фамилии и города, ссылался на газеты, факты, каждый по отдельности, выглядели убедительно, но Слава уловил в тоне Шифрина странную тенденциозность, - газеты рассказывают и о хорошем, и о плохом, однако стоит выбрать из газет сообщения об одних несчастных случаях, стоит нанизать эти несчастные случаи на веревочку змеиной мысли, как получается, что везде и всюду происходят лишь одни несчастные случаи, статистика опасное оружие в руках предубежденного человека.

Слава оборвал Шифрина:

- А откуда тебе это известно?

- Из газет.

- Нет этого в газетах!

- Надо уметь читать...

Шифрин опять спрятал нос, но невнятное бормотание долго еще неслось из-под тулупа.

"Что он за человек? - размышлял Слава. - Состоял в чоновском отряде, собирался на фронт, вел себя как революционер, а теперь распространяет всякие обывательские слухи".

Ох уж эти слухи! В каком-то доме один сказал что-то про другого и передал третьему, слух пошел по деревне, переметнулся в города, а там...

И ведь все выдается за самое достоверное!

Слава сдернул с Шифрина тулуп.

- Послушай, Давид...

- Холодно!

- Собрание в Корсунском будем проводить?

- Угу.

- Вот ты и сделай доклад о том, что ты говорил.

- Об этом не всякому скажешь.

- Почему?

- Для того чтобы правильно оценить происходящее, нужно обладать достаточным кругозором.

- Но ты же ведь понятия не имеешь о ребятах в Корсунском?

На это ответа не последовало. Шифрин опять зарылся в тулуп.

Приехали в Корсунское в темноте.

- Зайдем в сельсовет, устроимся на ночевку, отогреемся...

Шифрин воспротивился.

- Где обычно устраиваются комсомольские собрания?

- В школе...

- Вот в школу и пойдем.

В школе темно, пусто, лишь в одном классе несколько учеников разучивают какую-то пьесу.

Шифрин как был, в шинели и шапке, прижался к теплым изразцам остывающей печки и велел вызвать Соснякова.

С ним Шифрин быстро нашел общий язык - все только о делах и ни о чем постороннем, договорились созвать комсомольцев с утра, вопрос один "Текущий момент и задачи молодежи". Сосняков строго посмотрел на Ознобишина, они расходились и в оценке текущего момента, и в определении задачи, и в присутствии представителя губкомола Сосняков почувствовал себя во всеоружии.

На ночь Сосняков позвал приезжих к себе - "в тесноте, да не в обиде". Шифрину хотелось поближе познакомиться с Сосняковым, он принял приглашение.

"Задаст задачу матери, - подумал Слава, - живут тесно..."

- Подождите меня, я сейчас, вчера для учителей картошку привезли...

Вернулся с узлом. Одолжил картошки, догадался Слава.

Обиды не было, но тесноты было предостаточно, ужинали картошкой с солью, спали на полу, не раздеваясь, на соломе, принесенной Сосняковым со двора.

С Ознобишиным Шифрин говорил мало, он больше расспрашивал Соснякова, выяснял, чем тот живет и дышит.

Однако в душу Соснякова проникнуть не так-то легко, он не столько отвечал, сколько сам пытался определить, что это за птица прилетела из губкомола.

Спалось плохо. Всю ночь мать Соснякова вздыхала на печи, встала чуть свет, затопила печь, и тут же подняла сына и гостей, натолкла им картошки с кислым молоком и с облегчением выпроводила из хаты.

Село только просыпалось. В сизом небе подымался над трубами белый дым, резкий, обжигающий ветерок закручивал над сугробами поземку, белесый серп месяца еще виден.

Деятели юношеского движения поеживались со сна, в сером ватнике и солдатской папахе шагал несгибаемый Сосняков, торопливо шел в своем рыжем полушубке Ознобишин, и медленно, по-стариковски, волочил ноги Шифрин, то и дело поправляя съезжавшую на лоб шапку.

В школе уже топились печи. Оранжевые огни отражались в замерзших стеклах, желтели вымытые полы.

- Идите в зал, - сказал Сосняков. - Я зайду предупрежу Петра Демьяныча.

Петр Демьянович учительствовал в Корсунском много лет и, как только открыли в селе школу второй ступени, назначен был ее директором.

В зал он вошел вместе с Сосняковым, пытливо поглядывая на гостя из Орла.

- Раздевайтесь...

Шифрин стянул вместе с шинелью и материнский жакет, быстро бросил одежду на стоявший в углу рояль.

- Э, нет, - сказал Петр Демьянович. - На музыку нельзя, отсыреет...

И переложил шинель на диван.

Комсомольцы собрались раньше назначенного времени, те, что учились в школе, пришли еще до уроков, а те, что не учились, пришли еще раньше. Сосняков от всех требовал высокой дисциплины.

Слава знал корсунских комсомольцев, но были и незнакомые, волостная организация росла с каждым днем.

Он особо поздоровался с Дроздовым, с Катей Вишняковой, с Левочкиным, они ему особенно близки, можно сказать, ветераны, вступили в комсомол еще до прихода деникинцев.

- Начнем, - сказал Сосняков. - Кого председателем? - И сам предложил: Ознобишина.

Тут Петр Демьянович обратился к председателю с просьбой:

- Мне разрешите присутствовать?

Сосняков поморщился:

- Собственно, не положено, но...

Шифрин наклонился к Славе:

- Он ведь беспартийный?

Слава кивнул.

- Категорически возражаю, - громко заявил Шифрин. - Собрание закрытое, нельзя допустить огласки...

Петр Демьянович посмотрел на Ознобишина. Тот промолчал, формально прав Шифрин.

- Вопрос слишком серьезный... как бы это сказать... внутрипартийный... - пояснил Шифрин. - Это не означает недоверия.

Петр Демьянович прошел через зал и закрыл за собой дверь.

Слава так и не понял, чем он мог помешать.