Лев Овалов - Двадцатые годы

- Ага, Успенское прибыло!

- Будем диспутировать?

- А чего диспутировать?..

Шабунин, как всегда, в суконной гимнастерке, в начищенных рыжих сапогах, два шага вперед:

- Товарищи, может, это и роскошь - собрать коммунистов со всего уезда, но таково указание губкома: всероссийская дискуссия, собраться и обсудить...

Тут встал Евлампий Тихонович Рычагов, председатель Дросковского волисполкома, его все знают, солидный такой мужчина, серьезный, строгий, не любитель говорить лишнее.

- Полагаю: Афанасий Петрович, навряд ли кто из нас выступит насупротив товарища Ленина.

Шабунин усмехнулся:

- И я так думаю, но директива есть директива, через месяц в Москве Десятый съезд. Центральный Комитет находит нужным выявить мнение всей партии.

- Ну что ж, - согласился Рычагов, - если надо еще раз сказать, что мы с Лениным, возражений не имеется.

Не один раз видел Слава Шабунина, и каждый раз его все сильнее покоряла простота Шабунина, - не то чтобы он старался быть простым, он всегда оставался самим собой.

Вот он вышел из-за стола, подошел к трибуне, провел рукой по волосам...

- Я так же, как и все вы, не один раз прочел тезисы товарища Ленина. Все справедливо... - Он развел руками. - Конечно, есть дела погорячее, надо кончать с бескормицей, с падежом скота, восстанавливать разоренное крестьянское хозяйство, профсоюзная работа у нас не так уж горит, но коли нужно высказать свое мнение, что ж, обсудим и мы с вами задачи профессиональных союзов.

Шабунин принялся излагать платформу Ленина и противостоящую ей платформу Троцкого.

Троцкий намерен превратить профсоюзы в придаток государственного аппарата. Он считает, что профсоюзы должны воздействовать на своих членов не средствами убеждения, а средствами принуждения, что в конечном итоге, как разъяснял Ленин, привело бы, по существу, к ликвидации профсоюзов как массовой организации рабочего класса. Ленин же, наоборот, утверждал, что профсоюзы являются приводным ремнем от партии к массам, их первостепенная задача - воспитание масс, борьба за повышение производительности труда и укрепление производственной дисциплины, профсоюзы, утверждал Ленин, - это прежде всего школа коммунизма.

Шабунин закончил доклад и сам же спросил:

- Ну, кто хочет высказаться?

- А чего высказываться? - в свою очередь, спросил Рычагов, взявший на себя обязанность выражать общественное мнение. - Нет среди нас ни бывших меньшевиков, ни эсеров, мы как пошли с первого дня революции за Лениным, так и будем идти... - Рычагов пожал плечами. - Даже голосовать не надо, мы все на ленинской платформе.

Шабунин только формальности ради собирался просить собравшихся поднять руки, как где-то сзади раздался пронзительный голосок:

- Не говорите за всех!

Шабунин вгляделся. Бог ты мой, это был Вейнберг! В городе его знали, но политической активностью он не отличался.

- Борис Абрамович, ты чего? - удивленно спросил Шабунин.

- То есть как чего? - выкрикнул Вейнберг, - У нас дискуссия или Что?

- Вы что, хотите высказаться?

- А почему бы и нет? - крикнул Вейнберг и принялся протискиваться к трибуне.

Маленький, щуплый, решительный...

Ознобишин не знал его, не встречал ни в укоме, ни на собраниях.

- Кто это? - шепотом спросил он Еремеева, но тот тоже не знал, и Ознобишин повторил вопрос Быстрову.

- Тебе здесь лекарства не приходилось заказывать? - вопросом на вопрос ответил Быстров. - Провизор из здешней аптеки.

Мимо аптеки Слава проходил, но заходить туда ему не случалось. Аптека помещалась в выбеленном домишке с высоким крыльцом, в окнах которой стояли два огромных стеклянных шара, наполненных один оранжевой, а другой синей жидкостью. Но того, кто скрывался за этими шарами, Ознобишин видел впервые.

После собрания Степан Кузьмич поделился со Славой немногими сведениями, которые были у него о Вейнберге. Его занесло из Польши в Малоархангельск в годы империалистической войны. Он осел в городе, делал свое дело, но после того, как отогнали Деникина, явился в уком и заявил, что у себя на родине участвовал в революционном движении и хотел бы теперь вступить в партию большевиков.

Приняли его охотно. Немногие из малоархангельских интеллигентов стремились в партию, активностью он, однако, особой не отличался, отпускал свои порошки и микстуры, как и до вступления в партию, и вдруг - нате-ка! появился на собрании и пожелал принять участие в дискуссии.

- А вы за кого, Борис Абрамович?

- За платформу товарища Троцкого! - прокричал на весь зал Вейнберг, торопливо влезая на сцену.

И заговорил...

По существу, он не сказал больше того, что сказал Шабунин, характеризуя позицию Троцкого, но надо было слышать, с каким запалом произносил он свою речь.

Сперва он заговорил о профсоюзах. О том, как хорошо организовал Троцкий профсоюзы на транспорте, где под его руководством действовал Цектран. Военная дисциплина, и никаких рассуждений! Первая колонна - марш! Вторая колонна - марш!.. Но затем он перескочил вообще к политике партии. Он обвинил правительство в потачках крестьянству. Деревню следовало прижать еще больше. Двинуть когорту продотрядов! Выгрести зерно из всех закромов. Никому никакой пощады! Затем перешел к мирному договору с Польшей. Нельзя было, оказывается, его заключать. Пусть временные неуспехи, но войну следовало продолжать. Потом перескочил к Германии. Объявить войну германским капиталистам! Французским капиталистам! Британским капиталистам! А оттуда недалеко и до Америки. Пролетариат только и ждет команды. Да здравствует мировая революция! Незамедлительно...

Можно было подумать, что именно от этого малоархангельского аптекаря и ждет команды мировой пролетариат!

Вейнберг обвинял кого-то в лавировании, в предательстве, кричал о мировой революции и вдруг на какой-то высокой ноте захлебнулся и... смолк.

- Значит, - спокойно спросил Шабунин, - вы, товарищ Вейнберг, отстаиваете платформу Троцкого?

Вейнберг утвердительно кивнул и сошел со сцены, но не на свое прежнее место в глубине зала, а втиснулся в первый ряд.

- Ладно, - сказал Шабунин. - Оказывается, и у нас нашелся сторонник Троцкого... - Он посмотрел в зал. - Кто еще хочет высказаться?

Ознобишину надолго запомнился этот зал. Население уезда состояло из крестьян, промышленности в нем не было, интеллигенция, учителя и врачи держались еще в стороне от партии, Слава находился в окружении мужиков. Среди них было много солдат. Иные из них прямо с фронта империалистической войны попали на фронты гражданской войны и лишь недавно демобилизовались. Короче, в зале сидели мужики, опаленные войной и революцией, их уже нельзя было смутить никакими выспренними фразами. Они вернулись домой в свои разоренные хозяйства, и владела ими одна забота - выжить, заселить доставшуюся им землю и спасти от бескормицы своих коров и лошадей. Выслушать-то они выслушали оратора, не прерывали, но их сосредоточенное молчание выражало такое неодобрение, какое не передать никакими словами.