Лев Овалов - Двадцатые годы

Ползунки миновали колодец посреди деревни, теперь вправо на Успенское...

Слава оглянулся.

Пусто. В отдалении стоят двое ребятишек, а Выжлецова след простыл, растаял, растворился в слепящей белизне солнечного морозного дня.

38

В Малоархангельске прежде всего следовало сдать коня, Слава завернул на конный двор и, не заходя в укомол, отправился к Шабунину.

- К нему нельзя, пишет, - сказал Селиверстов.

- Но у меня совершенно, совершенно безотлагательное дело...

- У всех безотлагательное, - проворчал Селиверстов и сжалился: - Ладно уж, иди.

Шабунин, как и было сказано, писал, но тут же оторвался от бумаг.

- Как съездил?

- Хорошо.

Впрочем, что хорошего было в этой поездке?..

- Ничего не поделаешь. Всем нам приходится терять близких людей. Важно уметь расстаться с тем, что когда-то жило, радовало, светило, а потом отжило, превратилось в обузу, стало затемнять свет. Закон развития. Приходится иногда оглядываться, однако оглядываться оглядывайся, а больше смотри вперед. Прошлое может послать пулю в спину, но если далеко ушел вперед, пуля не достигнет цели. Быстров для тебя вчерашний день. В нем было много хорошего, но - вчерашний. А впереди новые дни, много дней борьбы и света, которые тоже станут когда-нибудь вчерашними...

В общем-то - слова, но слова эти успокаивали Славу, ставили все на свое место.

- Я вам должен сказать...

- Слушаю.

- Быстрова убили...

Он рассказал Шабунину о слухах, какие ходили в связи со смертью Быстрова, и, главное, передал свой разговор с Выжлецовым.

- Ты точно передаешь разговор?

- Афанасий Петрович!

- У тебя есть склонность к преувеличениям... Трудно допустить, чтобы человек решился на такое саморазоблачение. Впрочем, это пустой разговор. Может, он придумал все это для того, чтобы отравить тебе жизнь? Если ты поверишь, это надолго оставит в тебе осадок...

Слава видел: Шабунин не верит в насильственную смерть Быстрова.

Слава умоляюще смотрел на Шабунина, а тот смотрел на Ознобишина, и чем горячее тот настаивал на своей версии, тем понятнее становилось ему состояние души Ознобишина. Слишком многим был Быстров для этого парня, и потому вопреки фактам он не позволит развенчать своего героя. Иллюзия?.. Дай бог ему пронести эту иллюзию сквозь всю свою жизнь!

И, однако, суровый долг учителя - кем иным должен быть Шабунин для Ознобишина? - повелевал Шабунину иллюзию эту разрушить.

- Семин мне иначе докладывал, а он человек осведомленный... Впрочем, не мешает тебе самому поговорить с Семиным. Расскажи ему обо всем, он поможет тебе разобраться.

Слава с горечью подумал, что Быстров Шабунина уже не интересует, "спящий во гробе мирно спи"...

На другой день после работы Слава пошел к Семину. Кирпичный особнячок в три окна с железными решетками на окнах. Недавно здесь помещалась УЧК, уездная чрезвычайная комиссия, теперь вывеска сменилась - "Уполномоченный Государственного Политического Управления".

Семин и стал этим уполномоченным.

Тесный кабинетик, на столе школьная чернильница-непроливайка, школьная ручка, промокашка.

- Здравствуй, Василий Тихонович.

- Здравствуй... товарищ Ознобишин.

- Мне велел зайти... - к вам? к тебе? к тебе! - зайти к тебе Афанасий Петрович...

- Да, товарищ Шабунин звонил, - подтвердил Семин и откинулся на спинку стула. - Так что у тебя?

- Был в Рагозине, и, видишь ли... Быстрова, оказывается, убили!

- Почему же ты так решил?

- Сказал человек, который сам участвовал в убийстве...

Он не мог говорить с Семиным с той непосредственностью, с какой говорил с Шабуниным, поэтому и сосредоточился, чтобы возможно точнее передать подробности встречи с Выжлецовым.

- Погоди, пожалуйста...

Семин достал из стола пачку чистой бумаги и приготовился записывать.

Слава сосредоточился еще больше, слово не воробей, говорить надо ответственно, только то, что запомнил на самом деле.

Он рассказал, как происходили похороны, как вернулся с Быстровой, как Выжлецов попросил подвести, рассказал даже о разговоре с Сосняковым.

Семин все записывал и записывал, иногда жестом показывал, чтобы Слава говорил медленнее, и писал, писал, покрывая четким размашистым почерком листок за листком.

Слава надеялся, что Семин проявит хоть какое-то волнение, ведь он знал Быстрова не меньше Славы, возможно, именно Быстров давал Семину рекомендацию в партию, но Семин остался безучастным до конца рассказа.

- Все? - спросил Семин.

- Все, - сказал Слава.

- Пустое дело, - сказал Семин.

- Что - пустое дело?

- Все, что ты сейчас рассказал, - сказал Семин, - все это маловероятно.

Слава не верил своим ушам.

- Зачем же Выжлецову наговаривать на себя?

- Чтоб напугать тебя, - снисходительно объяснил Семин. - Участвуй он на самом деле в убийстве, никогда и никому бы об этом не рассказал. Думаешь, ему следом за Быстровым в петлю захотелось? Подтвердись твой рассказ, Выжлецову высшей меры не миновать.

- А все эти подробности?

Семин поиграл школьной ручкой, ловко покрутил, обмакнул перо в чернильницу и сделал на листке пометку.

- Послушай, Ознобишин, ты читал писателя Достоевского? А я читал. Не положено рассказывать о совещаниях в ЧК, но тебе скажу. Голикова знаешь?

Кто в Орле не слышал о Голикове? Это был, фигурально выражаясь, карающий меч пролетарской революции, а проще - недавно председатель Орловской губчека, а ныне начальник губернского отдела ГПУ.

- Так вот, Яков Захарович, - ну как же, для Семина Голиков просто Яков Захарович! - говорил нам на совещании: очень советую обратить внимание на писателя Достоевского, прочтете не без пользы, выдающийся криминалист. Поверишь ли, я пять ночей читал...

- С чем тебя и поздравляю. Только при чем тут Достоевский?

- А при том, что это только у Достоевского преступники приходят в следственные органы и сами каются в содеянных преступлениях.

Выжлецов оказался прав, не верил Семин Ознобишину.

- Но ведь Быстрова вынули из петли?

- Нервишки не выдержали, спился. У меня на эту тему множество донесений.

- Василий Тихонович, ты же знал Быстрова, разве он способен был полезть в петлю?

- Способен. Характерный случай перерождения. Оторвался от масс. Опустился. Что ему еще оставалось?

Славе вспомнилась остренькая мордочка Выжлецова.

Нет, Выжлецов не врал, он почувствовал свою силу...

Сердце Славы раздирала жалость к Быстрову. Пропасть так бессмысленно, зазря...

Глухое раздражение нарастало в нем против Семина. Он указал на пачку исписанной бумаги.

- Для чего же ты записал мой рассказ?

- Для архива, - любезно объяснил Семин. - На всякий случай. Может, когда-нибудь и пригодится.

Слава зло посмотрел на Семина.

- Значит, Выжлецов останется безнаказанным?