Лев Овалов - Двадцатые годы

- Рыбкин, - назвался Парень. - Семен Рыбкин, солдат.

- Вы что ж, на побывку? - попробовала догадаться Вера Васильевна.

- Можно сказать, что и на побывку, - неопределенно согласился парень и тут же добавил: - А может, и опять на фронт. А вы далеко?

- В деревню, - сказала Вера Васильевна.

- К родным или как?

- Можно сказать, и к родным, и так, - сказала Вера Васильевна. - Я учительница, гонит голод, хотя есть и родственники...

- Ну и великолепно, - одобрил парень. - Учителя теперь в деревне нужны.

- Не знаю, - отозвалась Вера Васильевна. - Я никогда не жила в деревне...

И она закрыла на мгновенье глаза.

- Нет ли у кого, братки, закурить? - воззвал Рыбкин в темноту. Махорочки бы...

- Свою надо иметь, - назидательно отозвался кто-то.

- Ну и на том спасибо, - беззлобно отозвался Рыбкин.

Кто-то чиркнул спичкой, серная спичка зашипела, точно размышляя, зажигаться или не зажигаться, вспыхнул синий призрачный огонек, и наконец слабое желтое пламя на мгновенье выхватило из тьмы бледные сердитые лица.

Владелец спички зажег огарок стеариновой свечи, приклеенной к вагонному столику.

Свет разбудил Славушку, он встрепенулся и поднял голову.

- Ты что? - спросила Вера Васильевна.

- Мы скоро приедем?

- Ах, что ты! - Вера Васильевна вздохнула. - Завтра, завтра. Еще ночь...

Желтые блики бежали по лицам.

- Все ездиют, ездиют, - сказал кто-то с верхней полки сиплым голосом и пошевелил ногой в лапте. - Сами не знают...

- А ты знаешь? - спросил мужик в полушубке. - Ты-то сам знаешь?

- Я-то знаю, - отозвался человек в лаптях. - Я за делом ездию, а не так чтобы...

- Ну и мы за делом, - строго сказал некто у окна, и только тут Славушка рассмотрел его рясу.

- О господи! - вздохнул пожилой бритый мужчина, протирая пальцем стекла очков в простой металлической оправе. - Очереди, давка, большевики...

- А вы не затевайте о политике, - еще строже сказал священник. - За политику нынче расстреливают.

- Извините, - сказал человек в очках. - Я не хотел.

- То-то, - упрекнул мужик в полушубке. - Потушили бы вы, гражданин, свечку от греха.

- Одну минуту, - встревоженно сказал Рыбкин. - Погодите...

Он устроился уже рядом со Славушкой.

- Сахару никому не надо? - спросил он и посмотрел на владельца свечки.

Рыбкин точно всколыхнул пассажиров своими словами, все сразу зашевелились и снова замерли - шут его знает, что потребует он за свой сахар.

- Я вот вижу у вас в кармане газетку, - продолжал Рыбкин, обращаясь уже непосредственно к владельцу свечки. - Может, сторгуемся?

Сторговались за восемь кусков.

- Товарища Ленина захотелось почитать? - не без язвительности спросил владелец свечки, передавая газету. - Почитайте, почитайте, молодой человек...

- Эта какая же газета? - поинтересовался священник.

- Самая ихняя, "Правда", - сказал владелец свечки. - Другие неправду печатают, а тут как раз товарищ Ленин и о пролетарской революции, и обо всем прочем изволят рассуждать...

- Да нет, я не для того, - сконфуженно пробормотал Рыбкин и, пригладив газету ладонью, оторвал от нее длинную узкую полоску.

Он бережно выбрал из кармана крошки махорки и скрутил козью ножку.

- Разрешите? - спросил он и наклонился к огню, прикуривая цигарку.

- Угощайтесь, - сказал владелец свечки и тут же ее задул.

- Вот так-то лучше, - промолвил кто-то в темноте. - Ни ты людей, ни тебя люди...

- Да-с, время темное, - сказал, судя по голосу, священник. - Лучше помолчать да подремать...

Ночь плыла за окнами, вплывала в окна, ночь наполняла вагон...

Вагон мотало из стороны в сторону.

Кто-то сопел, кто-то вздыхал, кто-то постанывал...

Славушка опять прижался к коленям матери, хотелось есть и хотелось дремать, его опять начало укачивать, он почти уже погрузился в сон и вдруг почувствовал, как чья-то шершавая рука шарит у него по лицу, погладила его по лбу, по щекам, задержалась у губ, вложила ему что-то в рот, и Славушка ощутил волшебный вкус настоящего сахара.

2

Вера Васильевна находилась в переполненном вагоне, и все же была одна. Даже присутствие сына не нарушало ее одиночества. Она была одна, маленькая хрупкая женщина, наедине со своими бедами, горестями и сомнениями.

Она все время помнила, что находится в грязном нетопленом вагоне медленно ползущего поезда, увозящего ее все дальше и дальше от Москвы...

Куда? Она хотела бы это знать...

Она знала свой новый адрес: Орловская губерния - Орел вот-вот должен появиться, - Малоархангельский уезд - Малоархангельск находится южнее Орла, неведомый Малоархангельский уезд, - Успенская волость, - Вера Васильевна еще никогда не жила ни в каких волостях, - село Успенское, - цель ее путешествия, что-то ждет ее в этом Успенском...

Что погнало ее в этот путь?

На этот вопрос ответить легко: голод. Неотступный голод, с которым в Москве она не смогла бы справиться...

Вера Васильевна родилась и выросла в семье солидного московского врача. Василий Константинович Зверев в юности мечтал о научной карьере, однако сверстники обгоняли его, становились профессорами, генералами, богачами, а он так и остался хоть и уважаемым, но обыкновенным практикующим врачом. Выслушивал, пальпировал, перкутировал. Тук-тук... "Дышите. Не дышите. Тут больно? А тут?.." Лечил старательно и удачливо. На склоне лет стал завзятым библиофилом, вкладывал деньги в книги, собрал коллекцию инкунабул. Одну из лучших в Москве...

Был привержен и церкви, и детям, и кухне, если последнюю понимать расширительно, как свой дом, и поэтому хотел от дочерей приверженности к трем немецким К * и мечтал о выгодных для них браках. Однако дочери не оправдали его надежд. Старшая, Надежда, удрала с оперным тенором и сгинула где-то в российских захолустьях. Средняя, Любовь, уехала в Цюрих учиться в тамошнем университете, - в России высшее образование женщинам было заказано, стала врачом и вернулась в Москву женой профессора Маневича. Младшая, Вера, окончив курсы Берлица, тоже вышла замуж, но не так удачно, как Люба, Николай Сергеевич был всего-навсего учителем.

______________

* Kirche, Kinder, Kuche - церковь, дети, кухня. (Пер. с нем.)

Жили Ознобишины, как говорится, душа в душу. А затем господь бог позавидовал их счастью и подучил сараевского гимназиста Гаврилу Принципа застрелить австрийского кронпринца...

Тут в личной жизни Веры Васильевны началась полная неразбериха, она овдовела, а Слава и Петя осиротели.

С Федором Федоровичем Астаховым Вера Васильевна познакомилась вскоре после смерти Николая Сергеевича.

Жить трудно, детей надо растить, жалованья не хватало, друзья растаяли.

- Почему бы вам не сдать комнату?

Появился Астахов.

Как-то Петя и Славушка подрались, Федор Федорович разнял, Вера Васильевна зашла извиниться.

Год спустя Вера Васильевна сказала сыну, что ей нужно с ним поговорить.