Лев Овалов - Двадцатые годы

Славушка послушно протиснулся к нему, Семен повернул мальчика спиной к окну, взял под мышки, осторожно спустил через окно и поставил на землю.

- Ну как, стоишь? - спросил Рыбкин. - Принимай инструменты.

Так же осторожно он спустил в окно саквояж.

- Поосторожнее, - сказал он наставительно Славушке, когда в мешке опять брякнуло. - Что там у вас - посуда, что ли?

- Да вы что? - зло спросил кто-то сзади. - Долго тут будете безобразничать?

- А чего разговаривать? - сказал человек, выменявший вечером сахар за газету. - Оттолкнуть и закрыть!

- Успеешь, - невозмутимо сказал Рыбкин, не глядя на говорящего, и протянул руку Вере Васильевне. - Давай, учительница...

- Я не знаю... - нерешительно сказала Вера Васильевна, придерживая юбку рукой.

- А еще учительница! - сказал человек, выменявший сахар. - Такие воспитают.

- Разврат от таких и смута, - сказал священник. - Не будь на мне сана...

Рыбкин подсадил Веру Васильевну на столик.

- Заправь юбку меж коленей, - приказал он. - И будем нырять.

И Вера Васильевна оказалась на платформе.

- Благополучно?

- Спасибо, - поблагодарила она. - Большое спасибо.

- Не на чем, - сказал Рыбкин. - Вы мне, а я вам.

- А ты далеко едешь? - спросил Славушка солдата.

- Отсюда не видать.

- Ну, прощай, - сказал Славушка...

Ему не хотелось расставаться с новым знакомым, Славушка понимал, что они никогда уже больше не увидятся.

- Как тебя зовут? - спросил Рыбкин мальчика.

- Славушка.

- Нет, полностью, - сказал Рыбкин.

- Вячеслав.

- А по фамилии?

- Ознобишин.

- А как меня зовут - помнишь? - спросил Рыбкин.

- Рыбкин Семен, - сказал Славушка.

- Правильно, - сказал Рыбкин. - Давай руку.

Славушка протянул руку к окну.

- До свиданья, товарищ Ознобишин, - сказал Рыбкин.

- До свиданья, товарищ Рыбкин, - сказал Славушка.

За окном слышался гневный ропот, но отпихнуть солдата от окна никто не решался.

- Галдят, - сказал Рыбкин, чуть ухмыляясь и кося вбок глазом. - Надо закупориваться. - Он кивнул Вере Васильевне. - До свиданья и вам, Вера Васильевна. Учите ребят, желаю. У меня тоже была правильная учительша...

- Постой! - закричал Славушка, отставив саквояж. - Знаешь... Дай мне чего-нибудь! На память...

- Чего на память? - переспросил Рыбкин, и точно тень прошла по его лицу.

Он сунул руку в карман и отрицательно покачал головой.

- Нету, - сказал он. - Я бы дал, да не осталось ни кусочка.

Лицо Славушки вспыхнуло оттого, что Рыбкин мог подумать, будто Славушка клянчит у него сахар.

- Да ты что! - воскликнул Славушка. - Разве я сахара? Я память от тебя...

Он нащупал в кармане перочинный нож со множеством приспособлений, подаренный ему отчимом, и сунул в руку Рыбкину.

- Это от меня память, - скороговоркой сказал он, захлебываясь словами. - На всю жизнь. А ты мне... - Он запнулся, не зная, что сказать. - А ты мне... Хоть пуговицу!

Сырое осеннее утро, резкий холодный ветер, брань рассерженных пассажиров - все позабылось на мгновение.

- Да у меня и пуговицы-то... - несмело сказал Рыбкин и улыбнулся. Постой...

Он сунул руку за пазуху, достал газету, разорвал пополам и протянул мальчику. В те голодные годы, особенно для мужчин, газета тоже была драгоценностью.

- Не серчай, больше нечего, - сказал он, виновато улыбаясь. - Но ежели на память...

- Спасибо, - сказал Славушка и спрятал газету в карман.

- Вот и ладно, хоть почитаешь. Прощевай, теперь мне весь день отбрехиваться. - Он решительно потянул на себя ремни и захлопнул окно.

Славушка поднял с земли саквояж и посмотрел на мать.

- Куда ж теперь? - спросила она сына. - Обещали выслать лошадь, но как ее найти?

- А мы подождем, - сказал Славушка. - Пойдем в вокзал, не мы найдем, так нас найдут...

Вдали у пакгаузов стояли люди, было трудно рассмотреть, что они делают. Какой-то мужик прошел по перрону и скрылся. Вышел железнодорожный служащий, подошел к станционному колоколу, позвонил - неизвестно кому, неизвестно зачем - поезд продолжал стоять - и тоже ушел с перрона.

Вера Васильевна и Славушка вошли в зал для пассажиров.

- А ну как за нами не приедут? - тревожно спросила Вера Васильевна.

Они сели на диван.

- Ты хочешь есть? - спросил Славушка.

- А ты? - спросила Вера Васильевна.

- Не особенно, - сказал Славушка. - Вот чаю бы с печеньем...

- Ты у меня фантазер, - сказала Вера Васильевна. - Ты помнишь, когда ел печенье?

Тут в зал вошло довольно-таки странное существо в коричневой войлочной шляпе и грязном брезентовом плаще, из-под которого торчали веревочные чуни. Однако наиболее примечательно было лицо. Отовсюду торчала колючая белесая щетина, она ершилась и на подбородке, и на щеках, и даже лоб как будто зарос волосами, а из-под мохнатых колючих бровей поблескивали умные крохотные глазки.

Мужик походил по залу, остановился против Веры Васильевны, у него из рукава, точно у фокусника, выскользнул вдруг короткий кнутик, он постегал себя по ноге и внезапно спросил:

- Могет, ты-то и есть барыня, ась?

- Вы за нами? - обрадовалась Вера Васильевна. - Только какая же я барыня?

- Ну как не барыня. Только больно худа... - Он похлопал себя кнутиком по рукаву. - Поедем, что ли?

У коновязи переминалась пегая лошадка, запряженная в телегу.

- Хотели дрожки послать, да грязи убоялись, - объяснил незнакомец. Кланяться велели.

- Кто? - спросила Вера Васильевна.

- Известно кто, - сказал мужик, отвязывая лошадь. - Павел Федорыч.

- А вы кто же будете? - поинтересовалась Вера Васильевна.

- Мы-то? - удивился мужик, точно это было само собой очевидным. - Мы работники.

Он поправил сбрую, подошел к телеге, подоткнул сено под домотканую попону.

- Садитесь, что ли. Дорога дальняя.

- А вы кем же работаете? - спросила Вера Васильевна. - Кучером?

- Мы работники, Федосеем меня зовут, Федосом.

- Очень приятно, Федосей, - сказала Вера Васильевна. - А как по батюшке?

- А меня по батюшке не величают, - сказал Федосей. - По батюшке я только в списках, а запросто меня по батюшке не зовут.

Вера Васильевна и Славушка взобрались на телегу и утонули в сене.

- Ой, как мягко! - воскликнул Славушка.

- Тебе удобно? - спросила Вера Васильевна. - Застегни получше пальто, можно простудиться, ты слышал, дорога дальняя.

- Я уже не маленький, мама, - возразил Славушка. - И к тому же на мне калоши.

Федосей сел на грядку телеги, сунул под себя кнутик, дернул вожжами.

- Мил-лай!

- А как ее зовут? - спросил Славушка.

- Чевой-то? - спросил Федосей. - Вы об ком?

- Говорю, как ее зовут? - повторил Славушка, кивая на лошадь.

- Кобылу-то? - переспросил Федосей. - Эту Машкой, а дома еще Павлинка, та постатней, да не объезжена, хозяин на завод бережет...

- Это как на завод? - не понял Славушка.

- Ну, для хозяйства, для хозяйства, - сказала Вера Васильевна. - Та лошадь получше, вот ее и берегут.