Лев Овалов - Двадцатые годы

- Понимаешь? Завтра воскресенье. Для авторитета. Я верну, по-братски...

Саплин просит на воскресенье рубашку, желто-зеленую шелковую рубашку, которая очень возвысит его в Критове.

- Среди хрестьян, - говорит Саплин.

"Среди девок", - думает Слава, однако стаскивает с себя рубашку, Саплину рубашка нужнее - братство, так уж пусть действительно братство.

Взамен Саплин снимает куртку из грубого домотканого сукна, хотя вечерний ветерок дает себя знать.

- Не надо, дойду, а тебе ехать, даже удивительно, как холодно.

Саплин скачет прочь, а Славушке остаются лишь мечты о фортепиано, в нижней рубашке к Тарховым не пойдешь.

58

Славушка бежал из нардома, сделав, правда, изрядного кругаля, заскочил на минуту к Тарховым, он все чаще обращал внимание на Симочку, от Тарховых славировал на огороды и тут встретил Федосея, несшего под мышкою детский гробик с таким видом, точно где-то его украл.

- Хороним, - просипел Федосей, не замедляя шага.

- А где ж папа с мамой? - удивился Славушка.

- Папа мельницу налаживает, заставляют пущать, - пояснил Федосей. - А Машка подолом мусор метет!

Вот и кончилась жизнь, не успев даже начаться...

Возле дома Славушка встретил родителей усопшего, взявшись за руки, они шествовали, видимо, в церковь. Павел Федорович в новой суконной тужурке, а Машка в шелковой красной кофте и зеленой шерстяной юбке, наряжаться, кроме как в церковь, некуда.

Впрочем, Славушке не до соболезнований.

Быстров мало говорил после смерти жены, но все ж как-то на ходу заметил:

- Подготовили бы новый спектакль, мельницу запустим со дня на день, хорошо бы день этот застолбить у мужиков в памяти.

Пуск астаховской мельницы для Успенской волости то же, что для всей страны Волховстрой. Первое промышленное предприятие. Степан Кузьмич не переоценивал события.

Павел Федорович возился на мельнице с утра до ночи, Быстров то и дело его поторапливал:

- Не ссорьтесь с Советской властью, гражданин Астахов, от души советую, не замышляйте саботаж, может, и сохранитесь, врастете в социализм.

"Пожалуй, и вправду сохранюсь", - думал Павел Федорович и ковырялся в двигателе.

Механик из Дроскова отказался ехать в Успенское, не подошли условия, но Быстров правильно рассудил, что Павел Федорович справится с мельницей не хуже того механика, мельницу построил, а механика не искал, сам собирался вести дело.

Еремеев и Данилочкин напали на Быстрова.

- Начнет с мельницы, всех мужиков приберет к рукам, - ворчал Данилочкин.

- Самоубийство! - решительнее кричал Еремеев. - Взорвет изнутри!

- Так иди на мельницу сам, если соображаешь в машинах, - саркастически возражал Быстров. - В том и фокус, что нам приходится строить социализм из элементов, насквозь испорченных капитализмом.

Свою позицию Быстров определял так:

- Многие убеждены в том, что хлебом и зрелищами можно преодолеть опасности теперешнего периода. Хлебом - конечно! Что касается зрелищ...

Зрелищами руководил Ознобишин. Спектакли ставил, разумеется, Андриевский, но надзор осуществлял Славушка.

Он и мчался сейчас домой, чтобы обдумать предложение Андриевского, тот предлагал инсценировать "Овода", сам брался изобразить кардинала Монтанелли, а Славушке предлагал соблазнительную роль Артура.

Вера Васильевна сидела за столом и кроила какие-то тряпки. Славушка схватил книжку и устроился у окна. За окном шелестела отцветшая липа, и лишь шиповник под окном никак не хотел отцветать.

Пощелкивали ножницы, шелестели страницы.

- Знаешь, мам, возможно, мы скоро расстанемся, - оторвался от книжки Славушка. - Скоро конференция.

- Какая конференция?

- Уездная. Комсомольская.

- Съездишь и вернешься.

- Меня могут выбрать в уездный комитет, тогда придется остаться в Малоархангельске.

- Жениться ты еще не собрался?

Славушка сделал вид, что не понял иронии.

- Не путай, пожалуйста, общественную и личную жизнь.

- А по-моему, жизнь нельзя разделять...

- Может быть, придется поехать даже в Москву.

- А это еще зачем?

- Если выберут на съезд.

- Вот этого я бы даже хотела, - мечтательно сказала Вера Васильевна. С Москвой не надо терять связь. Надеюсь, ты зайдешь к дедушке?

Дед всегда импонировал ему начитанностью, памятью, снисходительностью...

- И к Арсеньевым надо зайти...

Мама великодушна, не помнит обид: настороженность тети Лиды и ее мужа были оправданны.

- И к дяде Мите...

А вот к этому не зайдет. Собственно, это не дядя, а дядя отца, двоюродный дедушка. Профессор! Но из тех профессоров, которые презирают Россию...

- Нет, мамочка, к дяде Мите я не пойду, - твердо заявляет Славушка. Принципиально не пойду.

- Это ты книжек начитался?

- Нет, мамочка, принципы мне прививали не книжки, а папа.

Лучшего он не мог сказать матери, дольше она не хочет скрывать от сына свой сюрприз.

- Видишь, что я шью? Тебе давно этого хотелось...

Как он ненаблюдателен! Ведь это же мамина юбка! Юбка от синего шерстяного костюма. Но это уже и не юбка, это галифе, о которых давно мечтает Славушка. Милая мама! Не пожалела юбку!

- Мамочка!..

- Тебе ведь хотелось...

Это больше, чем желанная обновка, это значит, что мама признала его как политического деятеля. Есть в чем показаться в Малоархангельске! Еще револьвер, и он будет выглядеть не хуже Еремеева.

Что бы сделать для мамы?..

На этажерке, за книгами, у стенки, кулечек с конфетами. Конфеты Франи Вержбловской. Записку Андреева Слава отправил в Малоархангельск с Еремеевым. Тот ехал в уездный исполком и обещал занести письмо в укомол. Но послать с ним конфеты не решился. Еремеев способен отдать конфеты первой приглянувшейся ему девке...

Кроме этих конфет, ему нечего предложить маме...

Славушка вытаскивает кулек из-за книг, отсыпает немного леденцов и прячет кулек обратно.

Подходит к матери, высыпает перед ней леденцы. Мама удивлена.

- Это нам выдавали в Орле, привез и забыл...

- Ну и ешь сам!

- Мамочка!..

- Ну хорошо, хорошо...

Вера Васильевна собирает конфеты со стола, будет ждать возвращения Пети, разве может она съесть хоть что-нибудь без своих детей?

Теперь сбегать к Быстрову, сказать о спектакле...

Славушка стремглав мчится к волисполкому.

Дорогу ему преграждает Дмитрий Фомич, против обыкновения он не на обычном месте, а со скучающим видом толчется в коридоре.

Однако он не успевает задержать Славушку, и тот влетает в комнату президиума.

Степан Кузьмич на диване. Прямо против него стоит женщина, длинная, худая, у нее миловидное лицо невероятной белизны, осыпанное, несмотря на август, крупными рыжими веснушками, и в голубом платочке, из-под которого смотрят большие голубые глаза, ей лет тридцать. Позади женщины двое детей, девочка и мальчик, погодки, лет восьми-девяти, тоже очень беленькие, с льняными шелковистыми волосами.