Лев Овалов - Двадцатые годы

От неожиданности Выжлецов растерялся, вскочил, выбежал из-за стола, засуетился, полез в шкаф за чистой посудой.

- Чайку с нами, Степан Кузьмич...

На столе кипел медный самовар, в вазочке алело варенье, на тарелке ржаные коржики.

Жена Выжлецова, миловидная молодая бабенка, и мать, сморщенная старушка, тоже поднялись из-за стола, но двое незнакомых мужиков даже не шевельнулись и только вопросительно поглядывали на хозяина.

- Милости просим, милости просим, - продолжал Выжлецов, сглатывая слоги и расставляя чашки для новых гостей. - Рады, рады вам...

- Ну, радоваться-то особенно нечему, - спокойно возразил Быстров, усаживаясь, однако, за стол, точно он и впрямь прибыл в гости.

- И вы, и вы... - пригласил Выжлецов Славу.

Слава, однако, не последовал приглашению, он чувствовал, как напряжен Степан Кузьмич, и понимал, что держаться надо настороже, ему была недоступна непосредственность, с какой вел себя Быстров, и на всякий случай остался у двери, и Выжлецов тут же утратил к нему интерес, дело было не в Славе.

Незнакомые мужики вновь вскинули глаза на Быстрова. Оба были немолоды, видать, умны, серьезны. Один, с сивой бородой, отнесся к появлению гостей как будто безучастно, зато другой, бритый, чернявый, с резкими чертами лица, казалось, с трудом скрывает свое волнение, он то и дело постукивал пальцами по расстеленному на столе рушнику.

- Председатель наш, товарищ Быстров, - ответил наконец на их немой вопрос Выжлецов и пододвинул к Быстрову вазочку с вареньем.

- Да не суетись ты, - заметил ему Быстров и, увидев, как чернявый сунул было руку под стол, повторил эти слова уже для чернявого мужика: - И ты не суетись понапрасну.

И сразу после этих слов за столом воцарилось молчание.

Позже, перебирая в памяти подробности этого вечера, Славушка говорил себе, что именно в этот момент Быстрова должны были убить, во всяком случае, логика событий подсказывала такой исход, однако Быстров всегда предупреждал события.

- Вы из Куракина? - быстро спросил он чернявого.

Тот молчал.

- Так вот, не будем шутить, - спокойно сказал Быстров, точно речь шла о самых обыкновенных вещах. - Я знаю, зачем вы приехали, и прямо говорю: ничего у вас не получится.

Выжлецов раздвинул свои губки в улыбке:

- О чем это вы, Степан Кузьмич?

Однако мужики из Куракина не ответили, и Славушка догадался, что они прислушиваются к тому, что происходит снаружи.

И Быстров, должно быть, догадался, потому что сразу сказал:

- Да не слушайте вы, никого там нет, я один. Только само собой, куда я поехал, известно... - Он ласково посмотрел на чернявого. - И кто вы такие, тоже известно. Поэтому давайте по-хорошему. Не будем ссориться, выкладывайте свою пушку.

И вновь произошло чудо: чернявый сунул в карман руку и положил на стол небольшой аккуратный пистолет.

- Так-то лучше, - сказал Быстров и повернулся к Выжлецову. - На большой риск шел ты, Семен Прокофьич, всего мог лишиться, и мельницы, и семьи. Про твое оружие нам давно известно. Не знали только, где спрятано, но все равно нашли бы... - Он протянул руку, взял пистолет, опустил себе в карман. - Не надо беспокоить ни мамашу, ни супругу, идите-ка втроем, несите сюда оружие.

И все трое - Выжлецов и его гости - молча поднялись из-за стола, вышли из избы и... вскоре вернулись, неся в руках и прижимая к груди винтовки.

- Куды их? - безучастно спросил мужик с сивой бородой.

- А хоть сюда... - Быстров указал на свободное место у окна, и кивнул Славушке: - Считай.

- Десять, - сосчитал Славушка.

- Отлично, - сказал Быстров и почти весело спросил Выжлецова: - А пулемет?

Выжлецов удивленно посмотрел на Быстрова.

- Тащи и пулемет! - строго приказал Быстров. - По-честному так по-честному.

Выжлецов вновь вышел вместе с чернявым и внес в избу пулемет.

- Все? - спросил Быстров.

- Все, - подтвердил Выжлецов.

Опять наступило молчание. Мужики стояли у двери. Быстров сидел. Он помолчал, поглядел на мужиков и... отпустил их.

- Можете ехать, об остальном с вами будет разговор в Куракине.

Мужики ретировались, и теперь один Выжлецов ждал распоряжений.

- Не возражаешь, переночуем мы у тебя? - спросил Быстров. - Поздно уже с винтовками по оврагам блукать...

Быстров так и сделал, как сказал. Лег на скамейку, даже принял от молодайки подушку, проспал в избе короткую летнюю ночь, а утром послал Выжлецова за председателем Козловского сельсовета Коломянкиным.

Через час Быстров и Славушка шли за подводой, на которой везли в Успенское отобранное оружие.

И снова Степан Кузьмич молчалив и невесел. Идет, почти не пыля, аккуратно отрывая от земли ноги. Поблескивает раннее солнышко, роса еще лежит на кустах и на траве. В небе заливается какая-то птица.

- Как это вы не побоялись?

Быстров быстро взглянул на мальчика.

- Чего?

- Остаться на ночь у Выжлецова.

- Уйди мы, за деревней нас свободно могли прикончить, И концы в воду, докажи, кто убил. А тут известно, где ночевали...

- А этих, куракинских... - Славушка повел головой в сторону, будто там кто стоял. - Почему вы их не арестовали?

- Э-эх! - с сожалением протянул Быстров. - Слабый ты еще, брат, политик. Знаешь, как кулак обозлен на Советскую власть? К нему сейчас не с таской, а с лаской нужно. Оружия в деревню целый арсенал натаскали, и за каждую винтовку тащить мужика под замок? Помягче получше будет, скорей одумаются... - Он помолчал и вдруг улыбнулся. - А тех, кто к Выжлецову приезжал, будь уверен, тех возьмут на заметку.

60

- Не поеду... Не поеду! - кричит Тишка Лагутин. - Убей меня бог, не поеду...

Он вправду не может ехать, лошадь у него ледащая, и телега не телега, а драндулет на ниточках, все палочки и втулочки скреплены проволочками и веревочками, в таком гробу не только в Малоархангельск, к богу в рай и то не доедешь - рассыплется.

У Тишки крохотное морщинистое личико, редкие волосики, и он даже не кричит, а визжит:

- Не поеду, и все тут! Баста!

На остальных подводах по три человека, мужики выполняют трудгужповинность в "плепорцию", три человека - и все.

- Ет-то што ж, пущай четыре, - визжит Тишка. - Ну, пять, куды ни шло, ну, шесть, разрази тя господь, ну, семь... А то во-о-симь! Во-симь! Не поеду...

У всех по три, мужики тверды, а к Тишке лезут все, облепили, и ничего Тишке не поделать.

Делегаты Успенской волостной комсомольской организации отправляются на уездную конференцию.

Сто человек! Сто человек, язви тя душу! В прочих волостных организациях числятся по тридцать, по сорок, в Свердловской волости больше ста комсомольцев, а в Успенской чуть не полтысячи. Что они, белены объелись?

Мобилизовано двадцать подвод для ста делегатов, а мужики больше чем по три делегата на подводу не садят, остальные норовят атаковать Тишку.