Лев Овалов - Двадцатые годы

Вволю наговорились, выбрали уездный комитет, делегатов на губернский съезд, с подъемом спели "Интернационал"...

Из успенских ребят в городе остались лишь Ознобишин и Сосняков, они ехали в Орел.

Славушке нужно было еще выполнить поручение Андреева, - в жизни много будет у него поручений, многое забудется, а вот конфетки, которые отдавал Фране Вержбловской, запомнятся на всю жизнь.

Что этому предшествовало? Прогулка вместе с Андреевым и Франей к истокам Оки.

Шли полевой зеленой дорогой, Франя плела венок, а Славушка и Андреев помогали ей собирать васильки. Казалось, она любит Андреева. И он был достоин любви. Оба они стояли у хрустального ручья счастья.

- Здравствуй, - сказал Слава, подходя к столу Франи.

- Здравствуй, Ознобишин, - приветливо отозвалась Франя. - Тебя, кажется, зовут Вячеслав? Это имя часто встречается в Польше.

- Мне нужно тебе кое-что передать, - сказал Слава.

- Мне? - удивилась Франя.

- Пройдемся, - сказал Слава.

Они шли по тротуару, если можно назвать тротуаром заросшую травой тропинку, в которую кое-где втоптаны доски.

- Помнишь, как мы гуляли втроем? - спросил Слава.

Франя улыбнулась.

- Помню.

- А помнишь Сережу?

- Конечно.

- Ты знаешь, что он уехал на фронт?

- Нам сообщили.

Шли мимо громадного яблоневого сада, росшего посреди города.

Слава вытащил из кармана и подал ей бумажный кулек.

- Что это?

- Конфеты.

- О, спасибо! - Франя улыбнулась еще лучезарнее. - Спасибо еще раз, я давно не ела конфет, ты очень внимателен.

- Это не я, это Сережа, - объяснил Слава. - Когда уезжал на фронт, просил передать тебе...

- Ах, от Сережи... - На ее лицо набежала тень, она протянула конфеты обратно. - Возьми, пожалуйста, вероятно, ты любишь сладкое.

Слава испугался. Может быть, она не получила записку? Получить конфеты - и ни слова...

- Ты получила письмо, я пересылал?

- Спасибо, конечно.

- Больше у него ничего не было.

- Ах, да не в этом дело, - выговорила она с досадой.

Небрежным движением она запихнула сверточек обратно в карман Славе, и ему почему-то захотелось ее ударить, он не встречал человека лучше Андреева, и ударил, сам не знал, как это произошло, замахнулся и ударил по руке, запихнувшей в карман сверточек.

- Ты что?..

Должно быть, он больно ударил, лицо ее искривила гримаса, но тут же рассмеялась, притянула мальчика на мгновение к себе и звучно поцеловала в щеку.

- Ты что?! - воскликнул, в свою очередь, Слава.

- А то, что я люблю другого, - сказала она.

Слава порозовел от смущения. Неужели его? Франя сразу угадала, о чем он подумал.

- Не тебя, дурачок, - сказала она. - Ешь спокойно свои конфеты...

Дернула плечом и побежала.

А он так ничего и не понял, добрел до собора, вошел в ограду, постоял у какой-то могилки, сердито опустил руку в карман, достал сверточек, бросил на могилку...

Что же случилось?

Славушка побрел обратно к укому, сел под окном на скамейку. Следовало подумать...

Они же любили друг друга! И вот Андреев уехал на войну. Послал ей конфеты. Единственное, что у него было. А она не взяла...

Что же это такое - любовь?..

Славушка сидел под окном до тех пор, пока его не позвал Донцов. Пора было ехать на станцию.

62

В Орле все пошло своим чередом. И там были доклады и о международном положении, и о задачах Союза молодежи...

Кобяшова тревожил престиж губернской организации. В соседних губерниях состоялось уже по два и три съезда, а в Орле первый, решено первым съездом считать июльский пленум губкома, тем более что в нем участвовали представители с мест...

Слава в прениях вступил с Кобяшовым в пререкания:

- Деревне уделяется мало внимания, наша организация самая крупная...

- А за счет чего? - бросил реплику Кобяшов.

- То есть как за счет чего?

- Гусятиной кормите!

Шульман засмеялся, засмеялся еще кто-то. Слава смешался, Донцов не поддержал...

Этим орловским гимназистам палец в рот не клади, откусят!

Больше всего Славе мечталось попасть на III съезд, и по справедливости он должен был попасть в число делегатов, успенская организация по численности составляла третью часть губернской организации, но то, что так хорошо и легко виделось у себя в волости, совсем иначе получилось здесь.

Кобяшов поговорил с тем, с другим, сбегал в губернский комитет партии, созвали фракцию, и вот на тебе, готовый список, нельзя не голосовать.

От орловской организации полагалось избрать шесть делегатов, и в эту шестерку из уездного никого не включили, все шестеро работники губкомола.

Слава голосовал за них, дисциплина для коммуниста превыше всего. Но со слезами на глазах от несправедливости.

И вдруг, еще сквозь слезы, он увидел голубые глаза Кобяшова, тот смотрел на Славу и слегка улыбался.

- Товарищи, - говорил Кобяшов, - помимо шести делегатов с решающим, мы можем послать еще одного с совещательным, губкомол предлагает послать с правом совещательного голоса товарища Ознобишина, руководителя крупнейшей деревенской организации в губернии...

Итак, он едет!

Мама почему-то угадала, что он попадет в Москву.

Поздно вечером орловские делегаты погрузились в поезд, в классные вагоны их не пустили, и тогда Кобяшов, веселый, деятельный, оживленный, повел делегатов на абордаж.

Товарный вагон, двери заперты изнутри, выжидательная тишина.

- Там кто есть?

Ни звука.

- А ну налягнем!

Дверь держали изнутри, но... Эх, раз, еще раз, и дверь поддалась!

В вагоне одни женщины.

- А ну выметайсь!

И крик же они подняли:

- Ироды! Нигде от вас нет спасенья! Лучше умрем здесь...

Обычные мешочницы. Кто с хлебом, кто с солью. Решили не трогать. Может, и вправду нечего есть...

Застучали колеса. Сквозь щели набегал осенний холодок. Хотелось есть. Все тогда в России хотели есть. Но есть до Москвы не придется.

63

Съезд откроется завтра во второй половине дня. Впереди масса времени. Получен ордер на койку. Талоны на питание. Делегатов размещают в 3-м Доме Советов. Бывшая духовная семинария. Огромные дортуары. Серые шинели, потертые кожанки, истрепанные гимнастерки. На койках вещевые мешки. Столовая. Пшенный суп с воблой, и на второе тоже вобла!

Тихие московские улицы. Нахохлившиеся дома. И плакаты, плакаты: "Что ты сделал для фронта?", "Записался ли ты добровольцем?", "Смерть барону Врангелю!"

Славушке казалось, что в Москве он непременно встретится с Андреевым. Он искал его среди делегатов. Он очень хороший, Сережа.

С ним бы и дошел до Никитских ворот. Надо навестить деда.

Живет он в старинном доме между Поварской и Никитской, в лабиринте Ножовых, Столовых и Скатертных переулков, - двухэтажный деревянный флигель с оббитой штукатуркой.

Доктор Зверев теперь мало практиковал, приходили иногда старые пациенты, но и тех отпугивал унылый вид деда.