Виктор Панов - Бугор

- А что за капитал у каторжника?

- Спина. Спиной и рассчитывались... Палки. Розги.

Водку приносили в бычьих кишках, хорошо промытых. Человек обматывал себя этими кишками и при обыске умел обмануть конвойных, караульных или при необходимости давал копеек двадцать ефрейтору. Зато в остроге брали за водку раз в десять дороже, чем она стоила на самом деле на воле.

Иванов вспоминал описание госпиталя каторжников. Порции там были разные, распределенные по болезням лежавших. Лучшей была цинготная. Теперь бы она любому полагалась - говядина с луком, с хреном и с прочим. При цинге больному иногда, для возбуждения аппетита, давали немного водки.

- Врал бы поменьше! Скажешь, пировали... Ха-ха-ха...

- Не вру! Жалко, нет книжки под руками. Любимое блюдо - манная каша, а в наших лагерях ее и в глаза не видывали. Пили квас, пиво... Цинготникам пиво госпитальное готовили.

- Брось трепаться! - горячился старик с морщинистым, утомленным лицом. - Охладись. Дрожжи могли называть пивом...

- Ты охладись! Порции перепродавались, и обжора с деньжатами съедал по две. А выздоравливающих кормили, как нам и не снилось.

- Охладись! Тогда малые сотни каторжников в богатой стране, а теперь их в нищей миллионы...

Иванов ходил по палате, ублажая слушателей. Увидев бригадира Беседина у нашего порога, попросил меня:

- Положите его в другую палату.

- К нам кладут. Не имею права.

- Ну, подальше от меня на койку. Умирать пришел, зверюга. Обзавелся в бригаде жульем, а у тех на вахте при обыске нашли нож, много денег. Бугор попал на общие, доплыл...

Беседин поднял руку поприветствовать бывшего работягу из своей бригады, но Иванов едва ответил коротким кивком.

У Беседина костлявая грудь, ребра обтянуты шершавой кожей. Он, как солдат, вытянулся перед врачом, покорно делая глубокие вдохи, закладывал руки за шею, приседал. Надел рубашку.

- Ну что, доктор? Как я?

- Отдыхайте. Будем жить.

В нижнем белье, стриженный, в тапочках, он мало отличался от любого в палате. Лежал, бродил, на крыльце тянулся к солнечным лучам, хотя врач не советовал ему перегреваться.

Растирал я простуженные колени Беседина едкой настойкой, давал капли ландыша с валерьяной, с верхом наполнял банку жидкими дрожжами.

- Спасибо, спасибо. Прости, покрикивал на тебя - бревна были мокрые, скользкие. Уплывали в море, жалко...

Дед на соседней кровати обозлился:

- Бревна жалко? А людей - нет? Гибнут в лагерях, на войне, в тылу, а ты - о бревнах. Лес вырастет через сотню лет, а человек не воскреснет. Победителями не выйдем, побежденные с первых дней...

Беседин исподлобья глянул на соседа, повернулся лицом к стене, а потом сел на постели и спросил его:

- Мы, что ли, по-твоему, войну проиграем?

- А мы с первых дней начали проигрывать. Бежали от немцев. Убитых миллионы. - Он вздохнул. - А уж потом добавились танки, самолеты и пошли на Запад страны освобождать: мы вам протянем руку помощи, а ноги вы сами протянете. - Старик облизнул алые губы доходяги. - А им не надо нашей свободы, им немцы понятнее. - Он поглаживал тонкие сухие пальцы. - Бывал я в тех странах, знаю, что думают о нас поляки, чехи, венгры. Придем в Берлин, но какая там победа... Молчали бы.

- Вам бы еще добавить десятку за такие разговоры...

- А мне и одной хватило. Тяжелые работы. Голод. Сын убит, был отличником в средней школе... Постучите на меня.

- Я этим не занимаюсь и другим не советую.

Врач назначил Беседину внутривенно хлористый кальций. Прошло дня три. Фельдшер Гриша либо забывал о нем, либо не торопился выполнить назначение доктора. Я услышал от Гриши:

- Нужен твоему бугру хлористый кальций как мертвому припарки.

Назначение выполнять полагалось, и я это сделал, рассчитывая на похвалу Гриши, а он бранью ответил:

- Не знаешь броду, не лезь в воду!

- А в чем дело? Больной ждал неделю... Я ввел десять граммов хлористого кальция, как и положено, в стерильных условиях.

- А ты знаешь, что такое хлористый кальций? Чуточку попал мимо вены омертвение, погубленная ткань, гниль.

- Но я не попал мимо вены! Я видел, как вводишь ты...

- Твое счастье - не вены у мужика, а веревки! А была бы незаметная...

Врач согласился с Гришей, а мне сказал:

- Не торопитесь вливать... Только с нашего разрешения. Раздобуду учебник фельдшера. Вызубрите его. Собираемся открыть курсы для помощников. Много врачей, время есть, и каждому охота поработать на курсах.

На следующий день Беседин сказал врачу:

- За вливание - спасибо. Сразу стало дышать легче. Пусть он, - кивнул на меня, - вливает. Ловко получилось. Сперва от лекарства жжение пошло в ноги, в руки, я испугался, а потом полегчало...

Днями позже Беседин рассказывал мне:

- Ответили из дому. Получил, выходит, право переписки. Держится дом на снохе. А жена моя изробилась. Болеет. Внук пяти годочков читать начал, а другой, семи, на колхозную лошадь верхом сел. Я думаю, толковые ребята вырастут. Посылку жду. Найдется сухая малина, клюква, маленько сала. Подымемся. Неохота умирать в неволе. Родные по-человечески похоронили бы...

Григория перевели в соседний больничный барак - там до крайности требовался фельдшер, а я занял его место. Впервые за многие годы заключения у меня появились стол и стул. Я по-своему расположил на столе бумаги, банки с термометрами. Усердно занимался на медицинских курсах. Смелее работал шприцем, делая в день до пятнадцати вливаний.

Многие больные перед смертью не могли есть, порции их доставались санитарам, мне тоже перепадало пшенной каши.

Беседин помногу раз в день спрашивал, не освобождают ли стариков истощенных. Шептал:

- Умереть бы дома, хоть бы простынкой накрыли. И соседи поплачут... Столько бревен в Сибири, столько затонуло, а досок нет на гробы.

Я рассказал об этом Иванову.

- Зверь был, но бугор другим и не может быть, - ответил он.

Вечером Беседин, растягивая алые губы пеллагрика, спросил меня:

- Извиняюсь, ваш день закончен?

- Что у вас?

- Не потеряйте адрес моей дочери. Любил ее маленькую зимой на салазках... Любил всю семью. Опять вспоминали их. - Слезы катились по его дряблым щекам. - В бригадирах был груб, работа требовала. Каюсь, но негрубых здесь не держат в буграх... Любил своих - напишите об этом дочери. Перед государством ни в чем не виноват, а оно похоронит меня как собаку...

- Оставьте мрачные мысли. Вы из крепкой крестьянской породы, одна треть срока до конца... Пойдут посылки...

- На посылки надеюсь. - Он оживился. - Лук бы прислали, окорок...

Беседин умер ночью, легко скончался.

В одном из ящиков стола, доставшегося мне от фельдшера Гриши, лежали картонки величиной с картежную карту, с фамилиями будущих мертвецов. Заготовлена была картонка и на меня, тоже с веревочкой, чтобы к ноге привязать. Не сомневался Гриша в моей скорой смерти, как и в кончине других пеллагриков. Стер я свою фамилию с картона, заменив ее фамилией грозного бугра. Имя и отчество наши совпадали.