Николай Почивалин - Юность

- Простите, Михаил Аркадьевич! Я... я...

- Ну, ну! - хмурится Пресс. - Езжай, спокойно расти малыша. Война из ваших мест ушла и больше не вернется. А за отца не беспокойся. Никуда не денется.

Пусть только попробует!..

- Да я разве что, - порывается Леша. Все эти дни он против обыкновения тих и задумчив.

- Не с тобой говорят, - обрывает Пресс. - Ну, счастливо!

В последнюю минуту Машенька приносит Нюре два отреза на платье темно-вишневый и темно-синий.

- Не возьму, - сопротивляется Нюра.

- Это от меня на память. Тебе сейчас нужней. - Машенька затискивает отрезы в вещевой мешок.

Гулевой устраивает девушку на попутной машине.

- Доедешь до Тулы, а потом поездом. Давай руку!

Попрощавшись, Нюра прижимается к Леше, плачет.

- Ну, ладно, чего там, - успокаивает он ее и, смущаясь, неловко целует.

Машина уходит.

Ветви деревьев тихонько стучат в окна.

Улеглись мы поздно, но сон упорно не идет. Старею, что ли? Говорят, страдают бессонницей старики.

Больше месяца от Оли нет писем. Не отвечает на четвертое письмо. Когда мы теперь увидимся, Оля?

Наверное, не скоро. Наши "кадровые" были правы, говоря, что война дело долгое. Стране тяжело. С волнением и тревогой все следят за битвой, что развернулась у Волги. Гитлеровские полчища подошли вплотную к Сталинграду. Сталинград! Даже сердце теснит - эка, куда докатилась война!..

И все-таки, это теперь понятно всем, былую спесь у немцев сбили. Разгром под Москвой, Тихвин, Ростов, Калуга - боком выходит Гитлеру его молниеносный "драпг нах остен"! На нашем фронте дела идут неплохо. Рязанская, Тульская, Смоленская области почти полностью освобождены от оккупантов. Вчера читал в "Правде": на освобожденной земле убирают урожай.

Мы снова продвинулись. Стоим в небольшом селе. До войны здесь жили прославленные льноводы. Село наполовину сожжено. И так всюду, где побывал враг. Сожженные улицы, черные остовы печей, искалеченные жизни. Чем за все это ответят гитлеровцы после своего поражения?

Нет, хотелось бы делать не то, что делаю сейчас.

Если б не проклятое зрение, был бы я в пехоте. Снайпером. Чтоб видеть самому, как от твоей пули падает враг!

Раньше я не мог видеть, как режут курицу. Правда, курицу не смог бы зарезать и сейчас. А убивать тех, кто принес на нашу землю несчастье, могу!

- Не спите?

С пола поднимается смутно белеющая фигура. Это Кудрин.

- Не сплю, Семен Андреевич.

- Я тоже что-то. Пошли, покурим.

Осторожно, чтобы в темноте не наступить на когонибудь, выходим на крыльцо.

Легко дышится после дневной жары. Ночи становятся прохладными. Я помню такую же ночь осенью прошлого года. Ездили помогать совхозу убирать сено. Ночевали прямо в лугах. Мы с Олей проговорили до тех пор, пока снова не затарахтел трактор. Тогда уже была война.

- Почитайте, Прохоров, стихи.

Закрыв глаза, читаю одно стихотворение, другое, третье.

Кудрин, ие перебивая, слушает, потом говорит:

- Знаете, по-моему, вам нелегко будет пробиваться в литературу. Время тяжелое, железное. А стихи у вас - мягкие, нежные... Давайте два первых напечатаем в газетс. Пусть солдаты и о своих любимых вспомнят. Грановичу показывали?

- Показывал.

- Ну, и как он?

- Ему нравятся.

- Вот и давайте. Почему не напечатать?

- Редактор не согласится.

- Согласится. Он же у нас поэт!

Мы смеемся, вспоминая сегодняшний случай.

Гранович вернулся из командировки - был в маленьком городке, освобожденном нашими войсками месяца два назад. Об этом городе в газете будет рассказывать большая подборка "Жизнь побеждает". Роясь в библиотеке, почти уничтоженной фашистами, Гранович разыскал несколько интересных книг. С любопытством мы разглядывали книжки футуристов. Читать наизнанку вывернутые слова, вдобавок еще напечатанные разнокалиберными буквами невозможно. Не знаю как кто, а я держал такую книжку в руках впервые.

- Это еще не все! - Гранович загадочно похлопал по планшетке, но от объяснений уклонился.

- Вечером. Пока - тайна!

И вот вечер. Мы ужинаем. Гранович достает какую-то желтенькую потрепанную книжечку, объявляет:

- Ешьте и помните, что не единым хлебом сыт человек. Я почитаю вам стихи. Не пугайтесь: не свои.

Он начал декламировать:

Уводили солнечные копи

Груду синих облаков на запад...

При первых же строчках Пресс отложил ложку в сторону, потянулся к своему ершику.

- Ты подожди! Откуда? Ну-ка, дай сюда!

Гранович отодвинулся, помахал книжечкой в воздухе,

- Михаил Пресс. "Лазоревый венок". Одесса, издание 1925 года.

- Эка, откопал! Дай посмотреть... Она! А я-то думал, что никто уже не узнает. Ну, спасибо, спасибо за подарок!

- Какой подарок?!

- Как какой? - Пресс спокойно запрятал книжечку во внутренний карман. За "Лазоревый венок". Теперь и этого уникального экземпляра не будет. Все! Попробуй доказать, что редактор армейской газеты грешил в молодости стишками. Клевета!..

- Вот мы ему про "Лазоревый венок" и вспомним.

Пусть не напечатает! - смеется Кудрин.

- Семен Андреевич, что же будет со Сталинградом?

- Со Сталинградом? - папироса Кудрина золотится долго и ярко. - Со Сталинградом ничего не будет. Как стоял, так и будет стоять Сталинград. Не отдадут Сталинграда!

- Бомбят ежедневно. Там же одни развалины останутся!

- Да, этого не миновать. После войны нам много строить придется. Ох, много, Прохоров!

- Чем же они за все за это отплатят? Бить их на"

до - всех, подряд!

- Это неверно. Зачем же - подряд? Гитлер и гитлеровцы - это еще не Германия. Много у них хороших людей. Отвечать будут те, кто убивал, бесчинствовал, А мирным людям мы принесем мир. Тем наше русское воинство, Прохоров, и держалось всегда! Побьем Гитлера - они сами так жить не захотят.

- Как же они будут жить?

- Эх, Сергей, Сергей! В трудную мы с тобой пору живем, но и замечательную! Много еще нам прекрасного на земле доведется увидеть. Будет, дружище, и Германия другой! Обязательно будет! Это ведь земля, которая миру Маркса дала, Розу Люксембург, Тельмана!

- Когда это все будет, Семен Андреевич?

- Будет, Сергей! Для того и воюем. Для того идем!

Вон - слышишь?

Разбудив ночь, где-то тяжело ухает артиллерийская канонада. Горизонт на западе то и дело вспыхивает багровыми всполохами. А когда они гаснут, чтобы через ровный промежуток засверкать снова, - на востоке, еще не очень смелая, но удивительно чистая, глубокая, сияет голубая полоска рассвета.

12

Машенька откладывает в сторону газеты, берет толстую стопку писем. Их штук сорок, в большинстве это письма военкоров из подразделений. Треугольнички, слипе, красные, белые конверты, небольшие бандерольки.

Неужели опять ничего нет? Два месяца?

Стопка писем быстро тает. Вот остается один, из серой бумаги конверт.