Борис Поюровский - Былое без дум

Она сидит сегодня во главе стола на своей уютной террасе, как сидела пятьдесят, сорок, тридцать, двадцать лет назад, и все мы, как мотыльки, слетаемся к ней, чтобы окунуться в гипнотизирующую атмосферу антисуеты и покоя.

Бушуют страсти в поселке: приватизировать срочно дачи, делить большие участки и прописывать на них родственников, не отдать ни пяди земли, успеть создать новое товарищест-во вместо старого - крик, визг, валидол, хамство, глупость. Выпущен первый пар на правлении, и потихоньку-потихоньку все взоры обращаются к Наталии Дмитриевне, которая медленно и царственно говорит: "Не будем торопиться - все это уже было, и все обойдется опять".

Кипят страсти и вокруг поселка - я имею в виду всю страну. Угроза переворота - путч. Под крышей каждой дачи собираются домашние советы, возникают споры и ссоры - мнения, мнения, извечные российские вопросы "что делать?", "кто виноват?", кончаются силы и аргументы, и все мы оказываемся невольно на террасе тети Наташи, и она говорит: "Какое счастье, что мы все собрались, какое счастье, что как раз есть пирог". Вспоминает что-то смешное о Рейзене или Михайлове. Она сидит во главе стола, очень красивая, царственная и простая, и всем своим видом внушает суетящейся "молодежи": "Дети, спокойно - все уже было, и все пройдет".

ЭСКИНЫ

Велик талант истинного администратора! Когда мне, артисту, брезгливо выдают несколько билетов на общественный просмотр моего же спектакля и в жидкой стопочке билетов четыре места в 5-м ряду партера, два - в 13-м и 6 мест в амфитеатре, у меня выступает холодный пот от предвкушения обид за неравноценное расселение друзей в зрительном зале. У Эскина "премьеры" в Доме актера были почти ежедневно, и почти ежедневно он рассаживал театраль-ную элиту в трехсотместном зале так, что ни одной кривой физиономии в креслах не было.

Гениальное чутье на сегодняшнее значение данного субъекта театральной федерации определяло точный ценз рассадки светил в зрительном зале, и если ты неожиданно перемещался из 6-го ряда в 8-й, надо было срочно задумываться о своей творческой жизни. "Дом актера" - нехитрое название, но в те далекие времена как нельзя более точно определяло существо жизненной ситуации. Это был не "дворец искусств", не "клуб театральных работников" - это был дом.

Сегодня у меня такое ощущение, что не было дня, когда бы я не заскакивал "домой", на угол улицы Горького и площади Пушкина. Мне нравилось там все: возможность гордо пройти мимо бдительных пенсионерок на входе и, не предъявляя обязательного "членства", дружески-снисходительно поприветствовать строгих стражей театральной диаспоры, - мне льстило, что пальтишко мое вешалось без номерка, а в дальнейшем я вообще допускался в святая святых любого заведения - внутрь гардероба, где раздевался безнадзорно-самостоятельно и мог при желании уйти в любом манто. Мне импонировала дружба со швейцаром ресторана Димой, когда я, на глазах страждущей стайки артистов у двери переполненного зала, пропускался им без очереди в заветную щель приоткрытой двери и попадал в объятия Симы метрдотеля ресторана, которая на весь зал кричала: "Валя, твой пришел!" - и мощная, аппетитная Валя, радушно улыбаясь, вела меня к столику.

Умер Эскин, сгорел Дом актера, ушли в небытие почти все великие "домовые" кабинета Александра Моисеевича - сегодня пылкая и непредсказуемая Маргарита, наследница Эскина в прямом и служебном смысле, несется в вихре политических эмоций, стараясь не ударить в грязь лицом перед напором современных псевдокапиталистических финансово-спонсорных структур, и с титаническим темпераментом пытается совместить несовместимое - сделать уютным семиэтажный министерский домище, собрать на чашечку чая "друзей дома", которые предварительно стыдливо спрашивают: "А почем чай?", устроить непринужденные актерские "посиделки" в "овальном зале", где все незаметно зыркают на маленькую дверь, боясь, что вот-вот оттуда появится из своего кабинета министр Демичев, создать, не без моей помощи, актерский клуб "Театральный Арбат", где в анфиладе пяти кабинетов замминистров расположи-лись гостиные, казино, бар, музыкальный салон, бильярд и где две "ночные бабочки", Ирина Александровна и Ирина Дмитриевна, тщетно пытаются реанимировать дух актерских "посиделок при свечах".

Мы все сегодня судорожно и утомительно "организуем отдых", а раньше на Тверской мы просто отдыхали.

Клуб! Клубом был кабинет Эскина и позже - Эскиной. За круглым столом сидели мы, молодые нахалы, и, бесконечно и неравноценно остря, что-то придумывали. Рядом, за своим столом, сидел хозяин и смотрел на нас влюбленными, доверчивыми глазами. Он почти никогда не слушал, что мы говорим, - он верил и надеялся. Он верил, что будет весело, он надеялся, что нам хорошо, он отгонял от себя предвкушение скандала из-за нашей юношеской безапелляцион-ной смелости. В креслах по углам сидели то Утесов, то Плятт, то Раевский, то Канделаки. Появлялся сам Михаил Иванович Жаров, настороженно взглянув на хихикающих возмутителей спокойствия, садился ненадолго на место Эскина, а Эскин перемещался ненадолго на стул с другой стороны стола. За время бесконечного общения они внешне стали похожи друг на друга как две капли воды до такой степени, что на одной из "посиделок" мне удалось подменить их в эфире, и этот трюк удался. Заглядывала иногда в дверь суровая, но справедливая Ирина Николаевна Сахарова - жена Эскина, чтобы проверить, не слишком ли часто я "тыкаю" ее мужу. Вплывал Иосиф Михайлович Туманов после очередной репетиции правительственного концерта и делился последними впечатлениями от зав.отделом культуры ЦК партии.

Забредал, тяжело дыша, Яншин и жаловался на Театр Станиславского, где он побывал худруком. Поднимался Павел Александрович Марков отдохнуть от ресторана и увидеться с друзьями. А когда входила Серафима Германовна Бирман, нас сметало молниеносно, и мы переселялись в малый зал, чтобы до глубокой ночи старательно выдумывать смешное. Все было! Были и меценаты, подбадривающие и подкармливающие голодную молодую братию в ночи, это два "интеллигентнейших" ухажера наших любимых буфетчиц с 5-го этажа Дома актера, могиль-щики с Ваганьковского кладбища. Самые острые программы были созданы при подкормке этих ритуальных структур, а когда один из меценатов ушел на повышение, а другой бросил буфетчицу, острота программ несколько спала.

Когда стал меркнуть домашний очаг Дома актера на Тверской? Мне кажется, я знаю точную дату. Это день смерти мамы Александра Моисеевича. Многое кончилось в его жизни, и из большого, нежного ребенка он стал превращаться в старого человека. Дом процветал, "мероприятия" чередовались, шумела дряхлеющая молодежь, но все кончилось.