Валерий Попов - Городские цветы (Конец водной феерии)

- А будем тут жить! - бодро Федя произнес. - Кровлю править! А еду нам на малярных люльках будут поднимать!

Он со слезами улыбался. Белые облака, неподвижно застывшие, вдруг двинулись в поход, - я даже пошатнулся. Нет, облака на месте - это Федя повернул стекло, с отражением неба, пошире открывая окно.

Зазвонил телефон - старый, черный, со свившимся кольцами пятнистым шнуром.

- А! Это ты? Да так... все нормально! Стенка твоя не мешает нам. Бывай! - Федя шмякнул трубку. Весело на нас глянул - и мы старались глядеть так же бодро. Не пропадем!

Федя, покряхтывая, вылез на крышу, мы - за ним. Распрямились, стояли под широким небом - все слегка кружилось: то ли от алкоголя, то ли от высоты. Вот оно, небо! Вот она, голубень-то пошла!

И тут откуда-то издали пошли звонкие удары, с детства знакомые мне. Где-то крышу перекрывают: удары большого деревянного молотка, сгибающего кровельное серое железо на углу деревянного верстака - радость толковой работы, долгожданного обновления, передающегося зрителям... и даже слушателям. На ближних крышах не было видно этой работы.

Я закачался. Федя поддержал меня:

- Ты-то осторожней... пока привыкнешь!

- Я привык! С детства бегал по крышам! - радостно сказал ему я.

- Ну-ну, - Федя улыбнулся.

Звонкие сгустки воздуха летели к нам - Федя, побалансировав на краю, протянул руку Люсе, и они грациозно, как по камешкам, перешли по тугим сгусткам над улицей. Встали на дальнюю крышу - и Федя повернулся, помахал рукой:

- Ждите там нас. Управимся - вернемся! - и они, сгибаясь, пошли вверх по скату. На гребне встали, придерживаясь за трубу, обернулись, помахали нам и исчезли за скатом.

7

Им теперь хорошо! А что делать нам? Я отважно попытался ступить, нащупать в воздухе какую-то опору... но звон иссяк, и я с трудом вырвал ногу из пустоты, потом уселся на кровлю. Вот так вот!

Снизу донеслось шарканье троллейбусной дуги по проводам, бряканье по железкам на стыках. Да - по воздуху нам не пройти! Лишь такой вот земной транспорт доступен нам... и то теперь - навряд ли.

- Ну... пошли, что ли? - с усмешкой кивнул вниз Коля-Толя.

Теперь он наш лидер?

- Давай! - сказал я. - Солдатиком или ласточкой?

- А вот так вот! - Он, раскорячившись, "ласточку" изобразил.

- А ты прыгал, что ли?

- А то нет!

Все-то он успел!

- Я вообще, - Коля-Толя раздухарился, - только с самолета не падал без парашюта! А уж тут-то! - пренебрежительно глянул в пропасть улицы. Сплюнул. И приступил к эпосу...

Пока я дремал на горячем скате крыши, до меня доносилось:

- Жил я тут... с одной. "Всего-то с одной?.." Но это я, кажется, лишь подумал, а вслух не сказал. - На третьем этаже... - Это уже что-то более-менее конкретное! Я поднял голову. - И так она достала меня... Коля-Толя явно выходил в лидеры, - что решил я выйти... через окно.

- Врешь! - сипло, с явной завистью произнес Никита.

- Счас увидишь! - Грохнув железом, Коля-Толя шагнул к краю.

- Погоди, - это растерянно произнес Игорек. - И как же... цел?

- Цел, к сожалению! - после долгой паузы с горечью произнес Коля-Толя.

- А как? - тут и меня разобрало любопытство.

- Банально, - вздохнул он. - Попал на троллейбусные провода. Те спружинили... Ну и закинули меня... на пятый этаж.

- Выше? - сипло произнес Никитон. Сам много раз тяготел к этому, но не решался.

- Выше, ясное дело! - гордо произнес герой.

Он долго молчал... Но эпос на этом не кончался - как не кончается любой эпос.

- Ну! - наконец злобно промолвил Никита.

- Гну!.. И так эта там достала меня, что я решил выйти... из окна.

- С пятого? - хихикнул Игорек.

- Ну а с какого? - после долгой паузы произнес наш герой. - Ну и... не дождавшись поддержки, продолжил он, - снова... спружинило.

- На шестой? - прохрипел Никита.

- Да нет... на седьмой, - произнес Коля-Толя.

Недосягаемая высота!

- Врешь! - с завистью произнес Никитон.

Коля-Толя равнодушно развел руками - тень от его рук прошла по моему лицу - мол, как хотите!

- А в стихах - не можешь про то рассказать? - съехидничал Игорек.

Коля-Толя не счел нужным отвечать.

- Ну... а если с крыши спрыгнуть... отсюда, - произнес Никита, - то, видимо, на небо взлетишь?

- Видимо, - равнодушно ответил тот.

- Ну... тогда я пошел! - Громыхая железом, Никита сошел на край.

Я хотел ухватить его за штанину, а потом подумал: а чего еще ждать нам? Отличный случай!

- Я за тобой! - приподнялся.

Но опередил нас всех Игорек, любитель возвышенного.

- Оно!.. Оно летит! - закричал он, тыча пальцем в небо, утыканное аккуратными облачками... где уж там померещилось ему его пальто, в которое он вложил когда-то всю душу, после чего оно покинуло его? И не успел никто молвить слово, как он радостно кинулся вниз, и почти тут же, махая то рукой, то ногой, взлетел над крышами, и летел все выше, исчезая в облаках.

Удачно. А теперь я. Из страха я все же сполз вперед задом, оттолкнулся - и как бы сидя на стуле летел. Провода гуднули басом, спружинили, и я так же, как бы сидя, взлетел!

8

Очнулся я тоже сидя, причем прочно и неподвижно, причем, как это ни странно, в пивной, которую мы недавно так драматично и, я бы сказал, с пафосом покинули. И вдруг - опять, как ни в чем не бывало! И главное, я не мог вспомнить, каким образом мы здесь очутились?

По той ли рискованной, но эффектной методе, которую расхваливал Коля-Толя, - прыжком с крыши на провода... или другим, более обыденным способом? И главное - ни по обычному, с землистым оттенком лицу Коли-Толи, ни по привычно набрякшему лилово-бордовому лицу Никиты, который с таким упоением и отчаянием готовился к прыжку, невозможно было понять - состоялся ли полет. Готовился Никитон как к подвигу всей своей жизни, как к своему ответу всем силам реакции... и вдруг - на лице его ничего не отразилось обычный его мордоворот. Странно, что и я не помнил - летали ль мы? Разговор шел в обычной для Никиты взвинченной манере, на грани брызгания слюной, особенно он кипел тогда, когда знал, что не прав. Разговор был почти нейтральный, потом, правда, оказался взрывоопасным, - но это у Никиты всегда.

Все это я успел меланхолично сказать себе, зафиксировав, так сказать, ситуацию. Странно, что я возник из небытия как бы в середине, разгаре спора, который я уверенно, видимо, вел, ничего не помня. А помню лишь с Никитиной бешеной фразы:

- ...да Пиросмани никогда не стал бы работать здесь. Он мог только... в насиженных местах, где духовность была. А тут! - Он презрительно махнул рукой.

С чего это нас взволновала судьба Пиросмани? Скорей - нам надо было позаботиться о своей, не совсем понятной. Поэтому при последних словах моего друга я зорко огляделся окрест: не обидят ли хозяина этого заведения обвинения в бездуховности? Похоже, что да. Из-за своей обновленной стойки он поглядывал на нас с явной антипатией. Странно - ведь мы с ним недавно были друзья и он обнажал передо мной свою душу. Куда все ушло? Вообще, все странным образом изменилось, включая облик пивной - можно ли теперь называть ее этим словом? Что ли, мы так долго летали? Где? Игорек - вдруг внезапно и резко вспомнил я - точно скрылся в тучах, а мы почему-то тут. Произошло... разделение на духовных и бездуховных? Видимо, да. Но сколько это отняло времени? Не могла же за час обстановка тут столь коренным образом измениться? Смутно помню закопченные, неровные стены в масляной краске... сейчас стены сияли кафелем и чистотой. За сколько это могло произойти? Выяснив это, проясним кое-что и в своей судьбе, в той части жизни, которая исчезла из памяти. Не могло же все тут покрыться кафелем мгновенно? Правда, при капитализме стены быстро и часто меняют свой облик, но - насколько быстро? Вопрос. Неуютность обстановки влияла на нас. Я вздрогнул как-то зябко... какой-то бесконечно расширенный туалет - так бы я назвал интерьер, в котором мы оказались. Коля-Толя, повидавший в жизни все, как он уверял, и тот был поражен происшедшими переменами.