Валерий Попов - В городе Ю (Рассказы и повести)

Да... далеко вчера меня шлепнул этот Кошкин, гад, - моего берега и не видать!

Даже разволновался слегка, чуть поворот не пролетел. Тут надо держать ухо востро: Нева нанесла в устье песка, и слева в двух шагах от тебя стоят рыбаки в воде по чресла, а справа впритирку идет трехэтажный сухогруз!

Дальше - к в глухом коридоре среди огромных, до неба, темных доков. Сворачиваешь - и уже как в надоевшей коммуналке среди привычного ржавого хлама - к плоскому мусорному мысу. Он слегка поднимается к завалившемуся светло-серому забору, и за ним - самое мое любимое место на земле: заросли, лопухи, словно на заднем дворе сумасшедшего дома. Островок свободы за двумя кордонами ВОХРа. Безветренно. Жара. После долгого давления на уши слух раскупоривается и входят треск пересыхающих стеблей, стрекот насекомых (как и все тут вокруг, строго засекреченных). Под старой кривой грушей стоит голая кровать со ржавым матрасом, рядом длинная ванна с дождевой водой. Сколько раз я безмятежно вытягивался на этом матрасе и, накалившись на солнце, скатывался в холодную воду. Удастся ли еще?

Высочанский кинулся ко мне в пустом коридоре.

- Вы?!

Он явно был переполнен впечатлениями...

После выстрела в меня яхта прошла минуты две безо всякого управления, заскребла килем о камни. Тут Кошкин вдруг приставил пистолет к своей груди и выстрелил. Покачнувшись, он упал, ударился головой о бакен и исчез. Гурьич бросил плавучий якорь, включил ревун, стал шарить прожектором, но в разыгравшихся к ночи волнах ничего не было видно. Их с Гурьичем там кидало почти всю ночь!

- Могу я что-то сделать? - спросил Высочанский, когда уже на свету они причалили.

- Исчезните! - рявкнул Гурьич. Теперь у Высочанского от волнения зуб на зуб не попадал, называется, прокатились!

- Да-а-а! - произнес Высочанский, получив от меня новый удар, на этот раз полностью неожиданный.

Мы стояли с ним в пивной "Трюм", где все дышало морем, особенно пиво.

Я открыл ему тайну унитаза. После того как благодаря блистательному красноречию Высочанского нас перестало финансировать государство, на территории нашей верфи, построенной еще при Петре, пошли чудеса.

Сначала все поросло лопухом и стало тихо, потом вдруг возник отвратительный АОЯПП, полностью соответствующий своему мерзкому звучанию; взяв все, что его интересовало, он якобы лопнул, потом появился какой-то загадочный финско-японский Ексель-Моксель, который тоже взял все лучшее и исчез. И, наконец, появился таинственный заказчик, которому очень нравятся наши лодки, акромя унитазов - это исчадие дьявола они не хотят видеть вообще. В припадке откровенности я признался Высочанскому, что мы уже кормились некоторое время, искореняя унитазы и продавая лодки без них, но то все было старье, с которым расстаться было - одно удовольствие... А тут они потребовали нашу любимую "Акулу" - ее "очищением" мы и занимались вчера!

- Начинаю понимать, - пробормотал Высочанский. - Но я же встречался с официальными представителями этих стран... Мы поселили их в номера с унитазами... и ничего!

- Дипломатическое коварство! - воскликнул я. - На самом деле их религия запрещает прикасаться плотью к общему унитазу. Коварство их не поддается описанию!

- Значит, у них есть деньги? - вздохнул Высочанский.

- А у вас?.. Думаете, нам легко отдавать им в гарем "любимую дочку"? А что делать? Теперь вы, может, понимаете срыв Кошкина?!

- Срыв? - проговорил Высочанский. - Вы, едва не погибший, называете это срывом? По-моему, слишком мягкое слово!

- Всем этим мы обязаны вам, поэтому слово выбирайте вы, какое вам нравится! - любезно сказал я.

Мы умолкли. За открытой дверью тянулась улица Зольная, засыпанная золой, от нее отходило два крытых пролета, еще в прошлом веке названные Малый Сквозняк и Большой Сквозняк, сейчас своему названию не соответствующие: такая неподвижная там стоит жара!

Конечно, Высочанский тоже не виноват - ему еще в ранней молодости больше удавалась борьба, нежели созидание, и каждый выбирает то, что ему удается. И все мы помогали ему. У нас в России уважают борцов. И я всегда уважал. И остальные. Ну, раскидал студент на территории верфи, где практику проходил, листовки, призывающие не праздновать день Великой Октябрьской революции. Ну, раскидал и раскидал. Так нет - сам директор завода лично занялся им, на суде обвинителем выступал! Главное, директор завода, крупный, талантливый кораблестроитель - и на суд пошел, время выкроил, тайно мечтая на один уровень значительности встать: ему, известному человеку, - со студентом-недоучкой, который сразу же выше нашего директора взлетел, заслуженного строителя, члена-корреспондента и т.д. Зачем это было нужно ему? Чтобы со студентом сравняться! Абсурд - только в России возможный! Сколько бы Высочанскому кряхтеть пришлось, чтобы все баллы набрать, как наш Ефименко? А так - бац - и он даже выше! Все революции от этого и проистекают: кому охота шестнадцать классов чиновничьих поочередно проходить, а так - бац - и ты губернатор! Ну, не праздновал бы годовщину Октябрьской - и все. ан нет!

И главное - должен был Ефименко сообразить: у нас в России он эту борьбу проиграет стопроцентно! Директором, может, и останется (и остался!), но борец с ним все равно выше его взлетит, у нас в России иначе не бывает, так зачем надо было свое высокое плечо ему подставлять?! И вот результат приезжает закрывать нашу контору, с директорской плеши взлетев!

Вся беда нашей жизни в том, что не хватает в России умных консерваторов. Не модно это. Борцом - моднее. Демократам легче - они вестники будущего, они обещают только "завтра" (а "завтра", как известно, не существует - только "сегодня"). А умному человеку, да еще о своей репутации заботящемуся, - вдруг консерватором стать, говорить, что "сегодня" можно что-то сделать? Зачем? Позорно даже. Ясное дело - кому может нынешняя реальная жизнь понравиться? Фи! Лучше немедленно отмежеваться от нее! В "завтра" звать!

- ... Вы когда уезжаете?

- Сегодня на "стреле"!

- Сегодня? Странно! А я почему-то думал - завтра. - Вы думаете... с Кошкиным... самое плохое? - наконец выговорил он.

- Да!

... Больше всего в этой истории мне не понравилось то, что Кошкин, падая, ударился о бакен головой. Случайность - самое опасное, что есть. Именно через случайности и прокрадывается все чуждое тебе, именно через случайности и смерть прокладывает свой путь, презрительно отвергая и как бы даже не замечая пути нашего. Плевать ей на наши сюжеты. Она сама - сюжет!

Наивно думать, что можно использовать ее в своих целях, командовать ею и даже сказать с ее помощью что-то свое! Никогда! Играться - можно, пока ее нет, но, когда она есть, ты - в ее сценарии, как правило, никому не понятном! И все непонятные, неожиданные случайности на самом деле - ее твердая поступь!