Олег Постнов - Песочное время - рассказы, повести, пьесы

Это все он протянул и промямлил как-то на "у" - тоже его манера. Но отец уже не обратил на это внимания. Стул остался лежать.

Николинька удалился. Без него отец позволил себе сигарету: воспитательный трюк, где питомец - он сам. Ибо вряд ли, конечно, сын переймет его грех. Они не похожи с сыном. Прошло с полчаса. В гуще сада мелькнули фары. Потом тени затолкались у стен: подходила машина. Отец живо встал, выправил галстук и, бодро отмахивая готовой к пожатью рукой, двинулся прочь с веранды, вниз, навстречу гостям. Была как раз полночь.

... Николинька вздрогнул и открыл глаза. Но тотчас снова их быстро закрыл и даже загородился ладошкой: у самых его глаз горел огонь.

- Что это? это не надо, не надо, - забормотал он, садясь в постели и силясь отстранить другой рукой то, что могло быть там, за огнем. При этом он хотел еще как-нибудь не ожечься. Сейчас же вновь все стало темно, а под пальцы ему вплыл запах спичечной серы.

- Ты что орешь? - раздался шепот вблизи его уха. - Это я, Лика. Ты, чего доброго, всех их разбудишь. Они только что улеглись. Меня к тебе сунули... Ну да ты так сопел, что мне стало забавно. Ну? Ты проснулся?

- Проснулся, - сказал Николинька кротко. - А вы? Вы приехали, да?

Он теперь широко улыбался во тьме и моргал глазами. Где-то на тумбочке, рядом с ним, он помнил, были его очки.

- Птенец догадлив, - заметил голос ехидно. - Погоди, - голос отдалился. - У меня здесь свеча, я только не знаю, куда бы ее... Ах, чорт! Стало слышно, как что-то шлепнулось и покатилось по полу. - Ну вот, сказал голос обиженно, - разобьется к чертям, потом клей... Раздался шорох, и огонь вспыхнул уже возле стола. Тьма заплясала в углах, потом ровное пламя огарка озарило комнату. Николинька огляделся. У стены напротив, в углу, была разобрана как постель их складная койка (род кресла-кровати), укрытая простыней, но с одеялом, сбитым в изножье. Тут же был чемодан, дамская сумочка, а у стола, боком к свету, стояла юная, совсем не знакомая ему особа и, чуть улыбаясь, смотрела прямо ему в глаза. Его конфуз, как видно, ее смешил. Кое-как он нашел очки и надел их на нос. Мир стал резче, но не понятней.

- Хорош, - сказала особа, поправляя лямочку тонкой ночнушки. - Целый медведь.

Она улыбнулась шире, показав зубы. Николинька заморгал.

- Что? Не нравлюсь? - спросила она, следя за его взглядом.

- Нет, нет, это не так, так это сказать нельзя, отнюдь, отнюдь нет! забормотал он, вертя головой.

- Почему нельзя? - спросила она.

- Вы не такая, нет, вы... э...

- А какая?

- Э... Вы... вы очень взрослая! - выпалил вдруг он.

Улыбка ее тотчас исчезла.

- Только посмей еще раз, - начала она грозно, - сказать мне когда-нибудь вы, паршивец! Я тебя на год старше и в матери тебе не гожусь. Эй, чего испугался? - (Николинька трепетал). - Это же я, Лика. Ты что, совсем меня позабыл?

Это уже было ничуть не страшно, а вполне дружелюбно и мило.

- Нет, я помню, - сказал он неловко.

- Врешь. А как мы в "домики" играли? Нас еще папа гонял - забыл?

Николинька опять во весь рот улыбнулся.

- Ага! это помнишь. И то хорошо. - Лика прошлась по комнате, но тут же вернулась к столу. - Свечка какая-то... пизанская. Сейчас ляпнется, эх... У тебя нет тут часом подсвечника? Или блюдца, а?

- Блюдце, да, есть, сейчас, я достану, - Николинька стал выбираться вон из постели.

- Ого! - удивилась Лика, рассматривая его широкую жирную грудь и жирные ноги (он спал без майки, в трусах). - Точный медведь.

Он опять застеснялся. Вопреки своей силе он держал под подозрением свою плоть. Она казалась ему порочной, логически несовершенной (в логике он знал толк). Его желания - самые мирные, скажем, куда-либо сесть или пойти, - выполнялись ею всегда на свой лад, довольно небрежно. Ему приходилось смирять ее. В ней к тому же, он знал, жила еще своя воля, как правило, злая: что-нибудь сдвинуть, разбить. Он ее тоже сдерживал, как умел.

На сей раз, впрочем, все прошло гладко. Комод - гулкий и тряский (пустой), обнаружил на дне ящика пачку газет, а под ними, действительно, блюдце. В него раньше сыпали нафталин. Николинька вынул его оттуда и стер пыль.

- Отлично, - сказала Лика. Она опрокинула на бок свечу, испачкав край копотью, потом закрепила ее и вдруг обернулась. - Постой, - сказала она, - ты, может быть, спать хочешь? Ты скажи.

Он в это время как раз взял со стула рубашку, закинул за спину воротник и, тыча кулаком, искал рукав. В спальне, впрочем, было тепло: южной неги хватало на ночь.

- Нет, я не хочу, - сказал он. - Я предпочитаю не спать.

- Ах, предпочитаешь! - она расхохоталась. - Хорошо же. Мы тогда прошепчемся до утра. Ну? Как ты живешь? - Она села на край кушетки и закинула ногу на ногу, обхватив рукой голое коленце. - Рассказывай, - велела она.

Он в затруднении замер - прямо посреди спальни.

- Ну и ладно, - кивнула Лика. - Я и так знаю.

- Откуда?

- А вот. Я только одно не пойму, - она ткнула пальцем в сторону тумбочки, - как ты спишь при таких часах?

На тумбочке, точно, стоял исполинский будильник, собранный как-то Николинькой из часового конструктора. Корпус просвечивал, давая видеть весь механизм. Тикал будильник действительно громко.

Николинька пожал плечом.

- Я наверно привык, - сказал он.

- Да? Гм. А мне мешало. И к тому же жара. Я вообще часы не люблю, призналась Лика. - Особенно электронные. Но главное то, что они врут.

- Кто, часы? - удивился Николинька. - Эти нет. То есть чуть-чуть. А как раз электронные можно выставить так, что они совпадут с эталоном до долей секунды.

- Ты не понял, - Лика поморщилась. - Не в этом дело. Они не так врут. Они врут о времени, понимаешь? В целом.

- Как это - о времени?

- Вот так. Они его представляют, словно машину. А время - ничуть не машина, оно везде разное, и у всех. Для него нету правил... Ну да это все вздор. Мне просто смешно глядеть, как все верят часам. А ведь у каждого свой час, и выставлен он совсем не по эталону. Вот у меня, например: нынче ночь. Но не для сна. Значит, это вовсе не ночь, правильно? Это темный день с черным небом. А в детстве было совсем другое. Мне казалось, что время - как паутина, во все стороны, словно сеть. Но я про это потом расскажу. Потому что... О! - Она вдруг схватилась за сумочку. - У меня же есть карты. Я тебе сейчас погадаю... Где они? - Чемодан упал, сумка плюхнулась на подушку. - А, вот. Тебе кто-нибудь гадал раньше? Нет?

Николинька с сомнением глядел на нее.

- Разве это бывает нужно? - спросил он затем.

- Как так?

- Это ведь принцип случайных чисел. По ним нельзя ничего узнать.

Брови ее скакнули вверх.

- Да ну? - Она щелкнула языком. - Э, да ведь папа говорил мне, что ты теперь вундеркинд. Вот оно что! А не похож.

- Нет, нет, какой я вундеркинд... Нет, - он даже зарделся.

- Верно. Никакой не вундеркинд, а медведь. Надевай рубаху, иди сюда, сядь тут и гляди. Увидим, что тебе выпадет. - Она стасовала колоду. Подушку подвинь. Так. А теперь... Ну-у-у!.. - протянула она разочарованно, рассматривая расклад. - Все дамы ушли. Только пиковая и с ней десятка. И то спасибо. А! ну это просто тебе везет. Со мной. Это конечно. Все чушь! - Она быстро смешала карты. - Ни дороги, ни ран, ни любви, ни хлопот. Одно письмо с тайной. Что же ты, милый? Совсем не живой, а?