Олег Постнов - Песочное время - рассказы, повести, пьесы

- Я очень живой, - не согласился Николинька.

- Да? Увидим. - Она спрятала карты. - Что ты умеешь делать? - Тон ее был строг.

- Как? В каком смысле? - Он опять струхнул.

- Ну: рисовать. Или петь. Или ос ловить. Вообще: что?

Он молчал. Он смутно представил себе, как бы он ловил ос.

- То-то, - сказала Лика. - Ну а стихи?

- Что - стихи?

- Стихи ты писал когда-нибудь?

- Нет... - Он мотнул головой.

- А никому не расскажешь?

- Что, что? Что не расскажу? - он уже волновался и заерзал на месте.

- То, что я покажу сейчас.

- Нет. Не расскажу. То есть я никому ничего не рассказываю, вообще, никогда, а стихи не писал потому, что не пробовал, и я думаю поэтому, что не умею, - выпалил он одним махом. Потом глотнул и перевел дух.

- Ясно, - сказала Лика. - Но все-таки поклянись. Клясться-то ты умеешь?

- Нет. Никогда не...

- ...пробовал, да? Сейчас попробуешь. Стань на колени.

Он неуверенно улыбнулся.

- На колени? зачем? Зачем вставать? - спросил он.

- Ну ты зануда! - Лика возмутилась. - Чтобы клясться, зачем еще!

Было похоже, она не шутит. Он сполз с кушетки, задрав простыню, и встал на пол возле нее, расставив колени почему-то как мог широко. Странно, но от этого вид его стал почти грозен, улыбка исчезла, и он глядел вверх исподлобья. Смущение перешло в нем грань, за которой он чувствовал скорее досаду. Лика была довольна. - Вот так, - сказала она. - Бедный рыцарь. Теперь повторяй: "Клянусь звездою и змеею..." Ну?

- "Клянусь звездою и змеею", - повторил он, слегка запнувшись.

- Так. "От тьмы до утренней зари..."

Он повторил.

- Отлично. "Все, что увижу - все сокрою

В моей душе..."

- "В моей душе..."

- "Замри! Замри!" - взвизгнула вдруг Лика и повалилась с хохотом на кровать. - Ну? Замирай же!

- Как? А как это? А? как? - спрашивал он, тоже уже опять смеясь чуть не в голос.

- А так.

Она села, лицо ее стало мертвым, и страшно блеснули вдруг опустевшие глаза. Николинька смолк, глядя на нее с пола.

- Теперь помни, - сказала она, вздохнув. - Ты дал клятву. Подними чемодан.

Мало что понимая, он поднял чемодан вровень с грудью, и она опять засмеялась:

- Да нет, сюда, не на воздух. Мне открыть его надо.

Он молча повиновался. Чемодан был открыт, Лика вынула узкую папку, а из нее плотный темный лист.

- На, читай, - сказала она. - Только молча. Тут девиз, это к сердцу. Запомни его.

Николинька принял лист не вставая и увидел мелкие четкие буквы в центре. Они составлялись в строфу. Светлый квадрат был обведен каймой с черно-белым густым орнаментом - бурлеск в духе Бердслея.

Он прочел:

Держи копье рукою крепкой,

Чтоб дрогнул враг перед тобой,

И кубок пей отравы терпкой,

Ведь смерть как жизнь, и пир как бой!

Внизу был нарисован герб: фиал с мордой льва и андреевский крест из пики и алебарды.

Он хотел что-то спросить, однако осекся. Лика подняла палец. Она словно слушала что-то. Прошел миг, другой. Потом она дернула челкой и резко спросила:

- Красивые стихи?

- Да, - он кивнул. - Они интересные. Я думаю, что...

- Довольно о них. А герб?

- Да... - Он растерянно заморгал.

- Чорт с ним. А я?

- Что?

- Я - красивая?

Она без улыбки следила за тем, как он, открыв рот, молча взирал на нее. Потом снова схватила сумочку (съехавшую уже было куда-то в щель у стены), порылась в кармашке и дала ему на ладонь темный твердый предмет: зеркало. Но это было не просто зеркало. К тыльной его стороне, за четыре угла было прочно приклеено нечто вроде таблички размером с карту.

- Вот, гляди еще, - велела Лика.

Воск натек, окружив фитиль, и свет в спальне убыл. Николинька, взяв зеркало, склонился к огню. Рисунок изображал нагую девицу в распутной позе. Белизну тела подчеркивал черный с блестками фон. Но стиль бурлеска тут пасовал и как бы стушевывался от реальности изображенного. Тело было живым, с точно выбранной игрой теней.

- Хороша? - спросила она.

- А... Э... ну - да. Да, - промямлил Николинька, спешно возвращая ей карту.

- Похожа я на нее? - Она вновь вперилась в него взглядом.

Но он совсем потерялся, косил вниз и уже не мог избавиться от дурной улыбки.

- Э... Ну-у...

- Похожа или нет?

- Ну, я не знаю.

- Эх ты! Ты должен был сказать, что очень похожа.

- Почему? - спросил он наивно, подняв взгляд и поправляя очки.

- Потому что тогда это вышел бы комплимент, - объяснила Лика. - А дамам нужно говорить комплименты. Особенно ночью. Ладно, вот что: мне здесь надоело. Пошли вниз. Я хочу поглядеть на ваш зал.

Она сунула карту в сумочку и задула свечу.

- ... А это ты сама рисовала? - спросил ее Николинька шепотом, когда они вышли из спальни. Он рассудил про себя, что то, что оба они босы, очень кстати ввиду конспирации.

- Конечно, сама. У меня и наоборот есть: черное на белом. Как тот фиал. Но это не я придумала.

- А кто?

- Моя бабушка. У меня была только одна бабушка... Она в юности все рисовала тенью. Мне тоже нравится, но не всегда. Эта картинка так лучше, потому что виднее. Эй, цс-с! - Она вдруг подняла ладонь к его рту, хотя он молчал. - Что это у вас там?

Он покорно прислушался.

- Это... ничего. Ничего не слышно, - сообщил он.

- А сверчок?

- А, сверчок! Ну да, сверчок есть.

- Ишь ты! В саду? Ах нет, не в саду, потому что очень уж громко.

- Да он под ванной, - объяснил Николинька. - Я его раз видел.

- Ты видел сверчка?! - почти вскрикнула Лика. Было похоже, она забыла про конспирацию.

- А что? Что тут особенного? - Он нерешительно взглянул на нее.

- Ну как же! Тебе повезло, ведь это такая редкость. А ты о чем-нибудь его попросил?

- Как это?

- А, ты не знаешь... Ну ладно.

Они уже сошли с лестницы, и она, обогнав его, с силой дернула на себя створки дверей в зале. Петли протяжно заскрипели.

- Нашумим мы здесь, - сказала она тихо. - А, вздор. Они крепко спят, я знаю.

Она сделала шаг вперед и исчезла в проеме. Николинька поспешил за ней. Древний паркет, однако, был крепок - ни одна досточка не шелохнулась. Где-то уже далеко впереди и совсем беззвучно Лика скользила во тьме, словно плыла. Белая ее ночнушка маячила меж грузных теней, похожих ночью на суда в море. Она уже перешла зал. Тут Николинька разглядел, что здесь, в воздухе, был всюду разлит особенный мглистый свет, ровный и неподвижный. Зрение обострялось в нем. И все предметы вокруг, даже на том конце зала - часовой шкап (часы не шли), сервант, рояль, этажерка, расставленные у стен, - все было отчетливей и холодней, чем у него в спальне. Ему почудилось тоже, что люстра под потолком звенит хрусталиками своих подвесков. Это могло быть так в самом деле. Токи воздуха, едва заметные у дверей, касались висков и пошевеливали тонкие шторы на окнах. И все тут было как мрамор, твердым и нежилым.

Лика меж тем подошла к зеркалу. Даже вблизи ее шаг не был совсем слышен, что было странно. Проследив взглядом за ней, Николинька увидел, что в зеркальном стекле предметы вытянулись, как тени, и стали еще бесцветней, но больше и резче, чем наяву. Казалось, что сонные громады тонут на дне зеркал: в трюмо, где стояла Лика, и в зеркале справа, у камина.