Ирина Поволоцкая - Сочельник

ИРИНА ПОВОЛОЦКАЯ

СОЧЕЛЬНИК

Скрипичный квартет Четверо - трое мужчин и женщина - выходят друг за другом, садятся, под одним скрипит стул, они посмеиваются, переглядываясь, и мужчина подымается, передвигает стул, садится, но стул скрипит, и теперь все смеются, и тот, у которого скрипит стул, и двое других, и женщина смеясь опускает голову, и вдруг скрипит стул у легонького, тоненького, и они снова смеются, и важный служитель как бог из машины на вытянутых руках выносит из кулисы два новых стула и удаляется, и ничто не скрипит, а четвертый что-то шепчет женщине, и та просто падает от смеха как школьница, и говорит прямо в зал - ноты забыл! и уже зал смеется, и даже служитель улыбается, и все ждут. И наконец они начинают: две скрипки, альт и виолончель... Но истории не про них. I. - Роберт! Роберт! - часто слышалось с соседнего балкона. Хозяина квартиры звали не Роберт. Его звали несколько экзотичнее. Робертом он назвал ворону с перебитым крылом, которую однажды принесла в руках его маленькая дочка. Сам он был русский человек из Сибири, и родители были сибирские интеллигентные люди, но они почему-то дали ему сложное имя, вернее, даже не имя, а отдаленно напоминающее его производное из нескольких предметов и событий. И он носил имя как крест. Девушкам всегда надо было объяснять, почему его так назвали, и он объяснял терпеливо. В столице он стал знаменит, но все равно надо было объяснять про имя уже не девушкам, а взрослым начальственным мужчинам. Жена, за которой он безнадежно ухаживал институтские годы, вышла за него, когда стало понятно, что он будет знаменит: теперь она в свой черед отвечала на эти глупые вопросы, но потом ей это надоело, и она придумала мужу уменьшительное от некоего дурацкого, но зато реально существующего в мире имени. Многие его так звали теперь, но он сам не любил нового имени, по сути, он все равно был ближе к тому - первозванному. Когда его дочка зимою в мокрых варежках - одна шерстяная пестрая, другая кожаная, на байке, но обе на одной ленточке, чтобы не потеряться, - принесла в этих вот варежках тоже мокрую холодную птицу с заведенным ко лбу зрачком, и он взял большую, черную с серым, раненую ворону, и та вдруг встрепенулась и сказала хрипло, что жива, то есть она сказала "кар" задыхаясь, а в переднюю, словно почувствовав неладное, вбежала его изящная жена и замахала руками в ярком шелку, руками-крыльями, и сразу же заметила разные варежки на голубой ленте и позвала из кухни няньку, чтобы отругать за разные варежки, с птицей ей было и так все ясно, а он вдруг понял, ему принесли друга, жалкого, задыхающегося от боли и несчастья, и, приняв птицу из детских рук, он молча, не ответив на раздраженную фразу жены, унес ее к себе. Он сам выходил птицу, нянька только советовала невпопад или рассказывала, что у ворон, как у нее, на погоду болят кости, а дочь была крошечная и немного побаивалась, когда Роберт, скосив набок глаза, неловко, но уже весело прыгал по кабинету. Робертом он назвал его сразу; может быть, если бы его самого звали не так, как звали, он бы и не назвал ворону - Роберт, но тут он с первого же мгновения, когда остался с ним один на один и почувствовал за хрупкими ребрышками лихорадочный стук слабеющего сердца и острая нежность пронзила его, шепнул: "Роберт, мой Роберт!" Совершенно иная жизнь началась, он спешил домой с забытым чувством; однажды, когда лифт долго не ехал, он взлетел на седьмой этаж даже не запыхавшись, и, поспешно отворив дверь квартиры, едва не толкнув няньку, которая не успела и пожаловаться, что вот лифт опять встал, засмеялся, когда увидел, что и Роберт с той же так ему понятной радостью бежит навстречу, растопырив крылья точно курица. Вечерами они с Робертом теперь сидели вдвоем, жена любила ходить в гости, нянька с дочкою ложились рано, а ему хорошо работалось в эти спокойные вечерние часы. Роберт наблюдал, ему предстояло жить на земле долго-долго, и он, смежив веки, с отпущенным самою судьбою великодушием терпеливо ждал, когда его друг оторвется от наскучивших обоим занятий и начнет перебирать ему перышки на загривке горячими легкими пальцами. Но вот однажды нянька, почему-то оглядываясь на дверь комнаты, где еще спала поздно засидевшаяся в гостях жена, сказала: - Вы дверочку в кабинет поплотнее закрывайте! А то у нас котик, сами знаете, самостоятельный. Кастрированный кот жены возненавидел Роберта, как положено оскопленному; он вряд ли кого любил, но его одинокая комплексующая душа знала ненависть. Пробираясь в кабинет в отсутствие хозяина и неслышно, на цыпочках, пройдя по ковру, мерзко пахнущему табаком, он вспрыгивал на огромный письменный стол и часами - уши только подрагивали - наблюдал за птицей. Кот уже давно понял, что это - ох, не воробей, от хвастливой прыти которых сладко щемило под ложечкой, когда на специальном поводке его выводили гулять на просыхающий после зимы тротуар. А весна уже пришла в город. Измученные горожане перестали ее ждать, и она наступила внезапно: в какой-то один час сам воздух переменился, заблагоухали по дворам помойки, ученые пудели срывали ошейники, а серьезные мужчины в оранжевых куртках бросились рыть канавы, с остервенением дробя асфальт и вгрызаясь в землю, влажную и податливую после еще недавнего снега. Возвращаясь домой позднее обычного и по шатающимся деревянным мосткам перейдя одну из таких свежевырытых канав, он привычно поглядел на свои окна и по горящей в кабинете люстре (а он просил няньку гасить Роберту свет, если задерживался, как сегодня) решил - случилось непоправимое. Кот в крови дико выл посреди передней, а в стеклянной зеркальной стене, которую придумала жена и которая была сейчас испачкана кровью и пухом, отражалось белое гневное лицо жены, ее сомкнутые на груди руки. - Где Роберт? - крикнул он отражению. - Где мой Роберт? - Твоя поганая ворона здесь больше не живет, - сказала жена. - Я ее выбросила. - Ты врешь! - Он так громко крикнул, что дочка проснулась, и детский голосок раздался в глубине квартиры. - Психопат! - сказала жена, и ее лицо сделалось злым и птичьим, а он глупо подумал, что такие птицы, наверное, едят ворон. - Ты совсем обалдел со своим Робертом. Я не хочу жить с этой вороной! Запомни, или Роберт, или я! И она побежала прочь, хлопая всеми попадавшимися ей по пути дверями. А он только подумал, если жена говорит - "или Роберт, или я", - значит, Роберт здесь и жив, и, даже не поинтересовавшись котом, взбешенным обидою, с лоснящегося меха которого нянька смывала перья, кинулся в кабинет и сразу же увидел Роберта. Тот сидел на подоконнике, и глаза его мрачно поблескивали... Роберта била мелкая дрожь, и у самого горлышка запеклась яркая алая кровь; это была его кровь, а не кота.