Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца

- Да ладно, - говорю. - Не мы же первые... По той винной дороге... А за вино - чья вина? Потом ведь распишут в печати, мол, книжку с пьяных глаз накатал, и пьют, и пьют... На каждой странице... И без того знаем. А напоминать-то зачем?

Не слышат, а стишки читают... Водка - яд, от водки деревни горят, так заливайте водку себе в глотку...

ТАНЕЦ МАЛЕНЬКИХ УТЯТ

("Лев Толстой")

На Новый год поставили в столовой елку, но не такую роскошную, как прежде. Когда-то зал Дома писателей в Дубултах, под Ригой, украшала густомохнатая красавица, ростом под потолок, вся в золоте и серебре и в гирляндах из мигающих лампочек.

Изменилось время, и елка, и игрушки на ней, и даже лампочки - все побледнело и как бы потускнело. Упростилось, мягко говоря. А обычный ансамблик старичков пенсионеров, помнив-ших мелодии своего времени, знавших танго и фокстроты тридцатых и сороковых годов, заменили на громкий магнитофон... Но дух праздника сохранили: были приглашены Дед Мороз со Снегуро-чкой и с Микки Маусом, которые принесли мешок подарков, купленных на деньги, собранные заранее.

Дед Мороз был весел, много и в духе времени острил по поводу цен на продукты, а Снегу-рочка, статная женщина с большими грустными глазами, с удовольствием водила хороводы и увлеченно пела детские песенки. А Микки Маус был в ярко-красном костюме и всех потешал своими прыжками и кульбитами. Моя Маша, дочка, как к нему прилипла, так и не отходила до последней минуты, пока он, проделав переворот через голову, прощально не воздел руки кверху и - исчез, к огорчению всех детей.

Мамы, папы, бабушки, и дедушки, и всякая другая публика сидели вдоль стен, по кругу и как бы соучаствовали в празднике, не сходя с мест, они аплодировали Деду Морозу и любовались на своих малышей, особенно когда они бросились танцевать танец "Маленьких утят".

Многолетней давности танец и вроде бы вышел из моды, но дети по-прежнему его любят и танцуют до сих пор. А хорош он тем, что там надо изображать маленького утенка: приседать, подпрыгивать, скакать по кругу и трепыхать руками, как крылышками... В общем, удовольствия полный рот.

И я сидел и смотрел среди остальных и вдруг вспомнил свою первую поездку за границу. Огромный пятипалубный теплоход мощно резал стальным носом воды теплых морей, направляясь от Одессы к Риге, а мы танцевали...

Каждый вечер оркестр молодых ребят, опрятных, улыбчивых, музыкальных, уж в такие круизы брали самых-самых, не просто лабал, а превосходно импровизировал на тему любимых мелодий. Особенно в моде была тогда эта, итальянская, про маленьких утят.

И все окунались в чуть смешной и трогательный танец, а я сиживал за столиком, заказав чешское пиво (тоже роскошь, но не в круизе), посматривал на своих танцующих приятелей и все не верил, что я и вправду прорвался в загранку, пусть она ограничена, в большей части, палубой этого судна. В памяти прокручивались последние часы перед отъездом, от которых пока не мог опомниться. А руководитель нашей писательской группы Дима, которого можно было бы презирать за дурную прозу, не будь беззлобным и "своим" он парнем, подходил и все спрашивал: "Почему не танцуешь? Тебе хорошо?" На что я односложно отвечал: "Спасибо. Любуюсь. Мне хорошо".

Дима-то немного знал, а может, догадывался, что мне пришлось пережить, чтобы теперь так посиживать и делать вид, что мне тут хорошо. Хотя мне и вправду было хорошо.

В ту пору меня еще не было велено пускать за рубеж, но вдруг разрешили. Что-то там нару-шилось в хорошо смазанной машине специалистов по нашим жизням, и она дала осечку. Но Союз писателей, бывший издревле филиалом той машины, не дремал, он сделал все, чтобы никуда я не поехал.

Ну представьте, в субботу поезд уходит в Одессу, откуда на следующий день теплоход "Лев Толстой" отчалит в круиз вокруг Европы, а в пятницу в три часа дня тебе звонят в Переделкино (за тридцать километров от Москвы) и сообщают, что "пришло разрешение". Только нужно внести в кассу деньги (две тысячи рублей), а касса в Измайлове, в туристском комплексе, какой-то там корпус... "Их, в общем, там много, корпусов, но вы найдете. И работает касса до пяти, но лучше там быть пораньше, потому что пятница - предвыходной день... Поторопитесь".

Ничего себе "поторопитесь", что у меня, личный самолет, что ли? И уж точно разрешение пришло вчера или позавчера и его выдерживали до последнего, чтобы потом сказать: как же, он сам не поехал, мы-то старались, искали его, звонили...

Иезуитство, тончайшее, изобретательное, было характерной чертой Союза писателей. Это все знали. Так я подумал и еще подумал, что никакой мне Европы никогда не видать. Но вдруг решил попытаться перебороть судьбу. Знал, что хуже не будет. Надо только на машине, слава богу, она под рукой и заправлена, и даже на ходу, доехать до центра, взять деньги в своей кассе, а потом махнуть в Измайлово...

Доехал, если не долетел, и гаишники не остановили (тоже везение!), и в кассу народу не было, так что деньги дали сразу, и за то спасибо. Отсюда я взял такси, пообещав водителю двойную плату за скорость... Сидя в такси, высчитывал минуты, и получалось, что могу успеть, если найду нужный мне корпус... Ведь везло же до сих пор - знак, что повезет и дальше.

Измайловский международный центр, где я никогда не бывал, огромен. Я обежал несколько высотных корпусов, и никто о моей кассе даже не слыхивал. Минуты, отпущенные судьбой, между тем иссякали.

Наконец я разыскал ее в ряду остальных, в последнем гостиничном корпусе, на каком-то седьмом или восьмом этаже.

Я просунулся в окошко, которое было прикрыто... Часы показывали без восьми минут пять. Сердце барабанило от такого шального гона в ушах, и я сам не расслышал собственного голоса. "Я... вот... деньги... За круиз..."

И услышал ответ, именно тот, который мы всегда ожидаем.

- Рабочий день закончен, приходите в понедельник, - бросила на ходу девица, собирая в сумочку вещи. На меня она не смотрела.

- Но у меня завтра отъезд...

- А чего тогда ждали? Не могли с утра прийти?

- Не мог...

- А я сейчас не могу.

Привычное, в общем, положение, когда находишься в позе просителя, желающего умолить, умилостивить, задобрить. И голос сразу становится такой елейно противный, если послушать со стороны. Моя бывшая жена говорила, что он напоминает ей голос мужчины, который играет в китайской опере женщину...

Но знак везения мне был, и я, отчаиваясь и униженно склоняясь к окошечку (да они и сделаны таким образом, чтобы ты ему поклонился), чего-то ждал и дождался. Помощь пришла с неожиданной стороны.

Женщина из соседней кассы, подкрашивающая перед уходом губы, произнесла, глядя в зеркальце:

- Да возьми у него, Зин... Все равно еще деньги не сдавали.

Зина впервые, кажется, взглянула на меня и, наверное, поняла что-то, а может, мой ангел-хранитель положил ей в это время ладонь на задубевшее от паскудной жизни сердце, и оно чуть оттаяло.