Анатолий Приставкин - Синдром пьяного сердца

Я сказал, что живем по соседству... Но виделись недавно в Крыму...

Каплер отдыхал в "Ореанде" вместе с поэтессой Юлией Друниной. Запомнилось, как прогу-ливались они по набережной Ялты в странных таких кепарях из вельвета. В разговоре выяснилось, что кепари шьет здешний умелец, мастер на все руки, бывший зек, и тоже с Севера. Приехал сюда заканчивать свой срок жизни, средств нет, а потому покладист и недорог. Делает эти кепочки двусторонними, хочешь - носи одного цвета, хочешь - другого.

Я так и поступил, купил разных цветов вельвета и заказал у мастера кепочку для себя, для жены и для маленького Ванюшки.

Ребенок носил эту кепочку в детский сад. В солнечную погоду наружу красным цветом, в плохую выворачивал и делал синей.

Мы тогда присели втроем с Каплером и Юлей под навесом недалеко от моря и выпили шампанского "Новый Свет". За Крым, за море, за нас и нашу встречу... Я лишь потом сообразил, что были они, Алексей и Юля, в ту пору молодоженами. От них исходил особенный свет.

Такими я их и запомнил: Каплер тогда вел на телевидении "Кинопанораму"... После него-то вели разные, трясли козлиными бородками, но выхолостили, превратили в кормушку... А в ту пору благодаря Каплеру, его домашности, мягкой грустной улыбке, это была одна из самых любимых у зрителей передач... И он сердился, что его снова выдергивают в Москву для съемок, для работы.

Ну а Юля даже не сердилась. Негромко, но твердо объявила, разговор был при мне, что Алексея никуда не пустит. Пусть снимают там что хотят.

И не отпустила.

Прошли годы. Во время экскурсии в Старый Крым, уютный белый городок у взгорий, утопа-ющий в садах и виноградниках, наш автобус остановился у старого кладбища, где могила Алек-сандра Грина.

Мы поднялись на небольшой холмик. Над могилой старый тутовник, нижние ветки увешаны красными галстуками: сюда часто приходят пионеры. И тут вдруг я разглядел на дереве кусок картона со стрелкой-указателем. Крупными буквами от руки выведено: "К КАПЛЕРУ".

Я оставил моих спутников и по узкой тропинке, меж оград, прошел чуть вверх и вправо, куда указывала стрелка. Могилу нашел за зеленью, необычную для поселкового кладбища - серовато-красный мрамор, с таким знакомым мне профилем.

На мраморе чуть вразброс свежие цветы.

- Это Юля, - сказали за моей спиной. - Когда она в Коктебеле, сама их приносит. Каж-дый день по горам от Коктебеля двадцать километров... В другое же время по ее просьбе цветы приносит знакомая женщина из Старого Крыма. Но цветы, живые, здесь всегда.

Я и сам потом встречал Юлю в Коктебеле. Обычно она занимала комнатку в корпусе на втором этаже, с видом на Карадаг и с красавцем кипарисом у самой веранды...

На море бывала редко, уходила гулять в горы, всегда в одиночку. И ничего не боялась. А вскоре я узнал, что Юля покончила с собой. Судачили разное. Говорили о трудном и сложном времени, которого она не могла понять, о кризисе творчества, о фронтовой юности, наложившей особый отпечаток на ее жизнь...

Но я-то уверен: она ушла к нему.

Я огляделся: красивое местечко выбрали здешние жители для усопших: теплое, просторное, сухое. Особенно много здесь цветов.

Не знаю уж почему, но вспомнилась оранжерея на дальнем Севере. И редкий цветок монс-теры, расцветший среди белой мертвой тундры... На него ходили смотреть люди...

Как немного, оказывается, и надо: посмотреть и увидеть красоту.

- А что же генерал Климочкин? Жив ли? - спросил я как-то Гринера.

- Да жив, жив, - отвечал мне все знающий Валентин. - Живет на даче в Краскове, под Москвой... Разводит цветы... Обожает отставник красоту. А вот георгины, как он утверждает, чтобы лучше цвели, надо поливать кровью... Что Климочкин и делает, покупая на малаховском рынке и взрезая живых кур... Но георгины у него и в самом деле какие-то гиганты: выше роста человека... И необыкновенно красивы...

"Может, и правда, - подумалось со страхом, - что вся эта красота взрастает на живой крови?"

Я нацедил в жестяночку и выпил... за цветы. Нет, не за георгины, а за те цветы, что приносит к могиле возлюбленного женщина.

Раздался шорох. Я прислушался, решил, что опять явился жирный кот. Но это была мышь. Она пробежала на уровне моего лица. И остановилась, потирая лапкой о лапку. Меня тут словно и не было.

Я сказал ей:

- Мышь, а мышь, тут кот тебя ищет!

Мышь перестала чиститься и уставила на меня бусинки глаз. Но быстро сообразила, что я существо беспомощное и голос - это все, что может от меня исходить.

- Ишь, какая сообразительная, - произнес я не без упрека. И почему-то добавил: - Ну чего уставилась: живу я тут, живу...

Был такой анекдот про человека, стоявшего в болоте...

Мышь убежала от моего голоса, а я остался стоять, поставив бутылку у ног, там было мень-ше половины. Разглядывая содержимое бутылки, я задумался, а правда ли, что живу тут... В скле-пе, расположенном ниже уровня земли? И не есть ли мой мир миром теней? А мои застольники лишь отблеск, отзвук прожитого...

Был на нашем курсе поэт и выпивоха Толька Леднев. Во время пьянок любил тушить окурки о клавиши пишущей машинки, так что букв не стало видно. Печатал он вслепую, и стихи у него выходили странные... Без многих букв, и оттого казались даже лучше.

Так вот лежит он на общежитейской коечке прямо в ботинках - такая у него вторая счастливая привычка - и рассказывает анекдот про себя... Мол, умирал Толька Леднев... - Это глаголит со своей койки Толька Леднев. И продолжает: - Вокруг него собрались родственники, друзья. Утешают: ладно, Толька, не горюй, все там будем! - Поднял Толька голову и спрашивает с надеждой: "А Кузнецов там будет?" "Будет", - отвечают. "И Гладилин будет?" "А как же!" - "И Приставкин?" - "И он тоже!" - "Значит, снова... пьянка!"

В застолье смех перекатывается волной и стихает вдали. А стол разросся так, что другого конца не видно. Как в праздники в доме лепят: один стол, другой, к нему кухонный, и журналь-ный, и даже тумбочку... Чтобы всем хватило места...

Так и живем от стола к столу, и если заглянуть в семейный альбом, сплошь застолья, будто и не было серых будней... Словом, этапы большого пути...

ЭТАПЫ БОЛЬШОГО ПУТИ

(Песня о главном)

Теперь я могу еще увереннее утверждать, что пьют везде. Даже в лифтах. И конечно, при всех режимах. Мы и царей-то своих тоже, что и генеральных секретарей, запоминали зачастую не по их деяниям, а по водке, которой они нас кормили.

О "Петровской" не говорю, умел поддавать царь Петр Алексеевич и подпаивать любил... Небось какому-нибудь Меншикову за пазуху лил, если тот противился... И плохо кончил.

Такая же привычка была у лучшего друга всех алкоголиков Джугашвили... Иосиф Виссари-онович любил застолья и любил накачивать собратьев по партии, хотя сам пил умеренно. Но особенно подозрительно относился к тем, кто отказывался при нем пить. Верный продолжатель Ленина, который пытался при жизни вводить сухой закон, Сталин не пошел по его пути и усидел на троне.