Надежда Лухманова - Муся

— Марья Александровна, Муся… умоляю вас, скажите мне, согласны ли вы быть моею женой, любите ли вы меня хоть немножко?

Муся молчала, опустив свои пушистые, золотистые ресницы.

Вахрамеев снова оробел.

— Я знаю, что вы слишком молоды и прекрасны для меня, но вы будете моим божеством, я богат, очень богат, все ваши капризы будут исполняться. Наряды, бриллианты, экипажи, лошади, всё, всё будет так, как вы захотите!

С каждым его словом головка Муси приподнималась, и улыбка, как луч солнца, начинала скользить по её губам.

— Вы не очень строгий? — спросила она тихо.

— Дитя, дитя!.. — Вахрамеев ласково схватил её за руки. — Я буду вашим рабом!..

— Я буду сама покупать всё, что мне нравится?

Вахрамеев залился счастливым смехом.

— Вы будете покупать всё, что вздумаете.

— А… — она лукаво взглянула на него и потупилась, — а… балы у нас будут?

— У нас?..

Вахрамеев не выдержал и схватил в объятия девушку. Муся прижалась головкой к его плечу, носик её упёрся прямо в бриллиантовую задвижку массивной золотой цепи, и ей был приятен холод драгоценных камней.

В комнату вошла Анна Петровна.

— Я вижу, что вы наладили? Господь да благословит вас! — сказала она, утирая сухие глаза, и хотела обнять дочь, но та, тихонько высвободившись из объятий жениха, снова закрыла лицо руками и выбежала вон.

— Вы видите, — счастливая мать только развела руками, — как есть дитя! — Я удивляюсь только, как вы с умели её приручить, она страшно застенчива, её и подруги зовут дикаркой.

Вахрамеев принялся целовать руки своей будущей тёщи.

— Постойте, постойте, — Анна Петровна отстранила его, — что вы победили сердце моей девочки, это я видела давно, но помимо этого есть дело. Вы знаете, Иван Фёдорович, что я вдова, и что у мена ничего нет за Лялей.

— Перестаньте, ради Бога, Анна Петровна, Мария Александровна богата, потому что она моя невеста.

— Но у меня есть самолюбие. Иван Фёдорович, я не могу отпустить из дому дочь без ничего, я не могу не сделать несколько приёмов своим родным и знакомым, и потому я прошу вас пока никому не говорить о вашей помолвке, мало того, отложить вообще свадьбу на неопределённое время, пока я спишусь со своим братом, который живёт в Сибири и имеет там золотые прииски, он не откажет нам в помощи.

Вахрамеев побледнел. Он ещё не знал, что во всех экстренных случаях, как «дядя из Америки», выдвигался этот фантастический «брат из Сибири».

— Анна Петровна! Ради Бога, оставьте в покое всех родных! Марья Александровна моя невеста, и она ни от кого не может принять помощь, её приданое, все нужные приёмы вы будете делать из её суммы, и вот вам на первые расходы…

Он заторопился, вынул чековую книжку, написал в ней: «три тысячи» и передал Анне Петровне. Со вздохом, с неподдельной слезой радости, она приняла чек и затем мало-помалу согласилась на все желания Вахрамеева: свадьба была назначена через три недели.

Когда, наконец, ушёл счастливый жених, мать, держа чек в руке, отправилась к дочери. Как ни хорошо они знали друг друга, а всё-таки ей любопытно было взглянуть в лицо этому «ребёнку», который как ловкий кормчий ввёл таки в желанную бухту корабль, так долго лавировавший у их берегов.

Муся, с видом ленивой кошечки, сидела, вся сжавшись в клубочек, в глубоком кресле.

— Поздравляю, Муся, молодец!..

— Не с чем мама, — случилось ведь только то, что мы давно с вами знали…

— Так-то так, да всё-таки… И тебе… не противно?.. — спросила вдруг мать, скрывая под видом грубой откровенности острое желание заглянуть в сердце девушки.

— Не так мы воспитаны, мама, чтобы позволять себе такие нежности!.. — отпарировала дочь. — Вот нужда наша, долги, да извороты разные… противны донельзя!..

— Правда, — согласилась мать. — Ты умная девушка!.. Смотри!..

Она положила ей на колени чек.

— Что это?.. Три тысячи!.. — личико Муси вспыхнуло, ямочки заиграли на щеках. — Вот это хорошо!.. — она вскочила на ноги и запрыгала с чеком в руках. — Вы, мама, возьмите две тысячи на свои обороты и всё необходимое, а одну тысячу я буду тратить сама, лично на себя… Вот это весело!..

— Послушай, Мусинька, — начала мать вполголоса, — ты ведь знаешь, что он думает тебе не больше семнадцати, а как узнает, что все двадцать?..

— А зачем же ему узнавать это, мама?.. Разве вы не сумеете дать причетнику, ну, кому там нужно… рублей сто, чтобы они вписали в церковной книге шестнадцать… Вы узнайте, я уверена, что можно: с деньгами всё можно сделать!..

— Я думаю, что ты права… Ну, а как ты развяжешься со своим запасным женихом, Аркадием Павловичем?

— Уж тут, мама, придётся вам пострадать, потому что, понятно, я буду жертва «обстоятельств» и вашего деспотизма!

— Так-то так, а только я тебе советую, убери ты его пораньше с дороги Вахрамеева, чтобы он не наделал беды.

— Не наделает!..

— А он тебе нравился?.. — мать пытливо заглянула в глаза дочери, но эти прелестные глаза были глубоки, сини и пусты как небо, она не прочла в них ничего.

— Вот что, мама! Вы это оставьте и лучше послушайте меня… Вы будете жить с нами и никогда, ни в чём не будете нуждаться, но вот мои условия.

Лицо Марьи Александровны вдруг стало так холодно и серьёзно, что мать притихла, поняв сразу, что тут идёт не шуточное условие.

— Во-первых, вы будете «прекрасной» тёщей для Вахрамеева, заботиться будете о нём во всём до мелочей, — его я прямо сдаю вам на руки, мне будет не до того: второе, вы будете вести всё наше хозяйство и не дадите нас очень обкрадывать… Третье, вы всегда будете мне другом и помощником во всём, — согласны?

Мать и дочь хлопнули по рукам и поцеловались.

— Вот, если бы все женщины, мама, понимали так друг друга, как мы с вами, они завоевали бы мир… — сказала Муся и рассмеялась.

Через три дня, в полутёмной зале, освещённой одною лампой, прикрытой громадным жёлтым абажуром, у рояля сидел Аркадий Павлович и в полтона брал какие-то аккорды, грустные как малороссийская песня. Час тому назад здесь же был Вахрамеев, но узнав, что у невесты мигрень, он оставил ей ворох цветов, конфет и уехал, умоляя никого не принимать до завтрашнего дня.

Аркадий Павлович не слыхал, но сердцем почувствовал за собою какой-то шелест и обернулся: он замер.

Посреди зала стояла Муся в белом капотике с распущенными по плечам длинными, густыми кудрями, вся бледная, тоненькая как русалка. Молодой человек бросился ей навстречу, девушка робко оглянулась кругом и, не видя никого, протянула ему обе руки и с коротким рыданием на минуту прильнула к его груди.

— Муся, Муся, жизнь моя… что с вами? — он почти на руках донёс её до кресла и усадил, а сам опустился на колени перед нею. — Что с вами?

— Аркадий Павлович! Мама думает, что я лежу в кровати, потому что я сказала, что у меня очень-очень болит голова… Мама вчера получила письмо от дяди из Сибири, он… — Муся заплакала, — он умер… у него осталась семья… Мама говорит, теперь мы нищие… Она ещё говорит, у неё долги. Вы знаете, теперь я не буду учиться и теперь ничего-ничего нельзя… даже кушать мы не будем так, и платьев мне шить не будем… Аркадий Павлович! — глазки её вдруг заискрились и ямочки показались на щеках. — Я только ждала вас… ведь вы богаты, да?