Надежда Лухманова - Муся

Аркадий Павлович побледнел.

— Вы сейчас скажете маме, что хотите жениться на мне… что вы возьмёте к себе мою маму и жену дяди, когда она приедет, и что мы никто никогда не будем нуждаться… а напротив, будем жить весело и хорошо… Да?

Молодой офицер молчал, ему казалось, что он тонет, и вода уже шумит у него в ушах.

— Вы знаете, — продолжала Муся, — я всё обдумала: мы будет выезжать, веселиться… я буду много-много покупать, а мама… и тётя будут заведовать нашим хозяйством… Да?.. А вот и мама… — и Муся на цыпочках выбежала из зала.

В комнату вошла Анна Петровна.

— Аркадий Павлович, здравствуйте!.. Простите, что так долго заставила вас ждать. Муся больна, а я совсем расстроена. Мой брат в Сибири умер, — она подняла платок к глазам. — Да, Аркадий Павлович, тяжёлое испытание, у нас, откровенно говоря вам, всё, всё держалось только помощью брата, теперь мы нищие… Муся, вы знаете, это ребёнок! Нежна, избалована, понятия не имеет о жизни и привыкла к роскоши… Я всю свою пенсию, все достатки, всё клала на неё, я кругом в долгу.

— Анна Петровна, — Аркадий Павлович едва мог говорить от волнения, — у меня ничего нет кроме службы и небольшой поддержки от отца… Я хотел просить у вас руки Марьи Александровны…

— Дорогой мой!.. — Анна Петровна взяла двумя руками голову офицера и поцеловала его в лоб. — Видит Бог, я не желала бы лучшего мужа для своей дочери, но подумали ли вы, что вы на себя берёте? Я виновата… я воспитала дочь свою не но средствам, но так хотел мой брат из Сибири, он много помогал нам… ведь Муся от рождения не знает других чулок как шёлковые… это мелочь, но она даёт тон всему… Муся никакого отказа не перенесёт… Можете ли вы доставить ей всё?.. Да и я куда денусь?.. Без меня она жить не будет!..

— Как же теперь вы будете жить?

— За Мусю вчера посватался Вахрамеев…

— Вахрамеев?.. Да ведь он… И Муся, т. е. Марья Александровна?

— Она слышать не хочет и говорит, что вы тоже дадите ей и лошадей, и бриллианты, и поедете с нею за границу… — мать засмеялась.

— Анна Петровна, ваша дочь любит меня…

— Муся? Да ведь это дитя, разве она умеет любить? Она любит Боби, кукол, она будет обожать Вахрамеева, который будет её баловать и поклоняться ей.

— Анна Петровна! Да ведь это безнравственно!

— Да, безнравственно взять из семьи девушку-ребёнка, отнять от неё все радости, разлучить с матерью и обречь на нужду! Это я считаю безнравственным… Муся зачахнет и умрёт в нужде.

Аркадий Павлович схватил свою шапку и как безумный выбежал вон.

— Покончили, мама? — спросила Муся, входя в зал.

— Покончила, — махнула рукой Анна Петровна. — Понятно, если бы ты прозевала Вахрамеева, пришлось бы тебе идти за него, потому что ещё год — медлить уже и нельзя… Не всегда ты будешь выглядеть таким ребёнком… и теперь уже сколько возни с этим… Ты не обижайся, — она поцеловала дочь. — Ты умная девушка и понимаешь, что всякий должен иметь при себе оружие. Благодари Бога, Муся, что я правильно воспитала тебя, я с детства держала глаза твои открытыми, вот почему ты и понимаешь жизнь и сама можешь выбирать то, что тебе надо. Я убеждена, что ты проживёшь хорошо, без драм, без переворотов, и муж твой будет счастлив, потому что ты умна и выше всего поставишь уважение и роскошь, эти два первых блага в жизни.

— Да, мама, что правда, то правда, а я в жизни не запутаюсь, не увлекусь никем и кукушку свою, Ивана Фёдоровича, ни на какого ястреба не променяю… — она засмеялась.

Через три недели в одной из аристократических домовых церквей венчали Мусю и Ивана Фёдоровича Вахрамеева. Когда невеста вошла в церковь, общий шёпот восторга пробежал в толпе: «Ребёнок, совсем ребёнок, и какая прелесть!»

— Вот так бутон! — шамкали два сенатора, потирая руки.

«Мадонна чистая», — думал жених, глядя на большие, прозрачно-детские глаза своей невесты, на её пышные, белокурые волосы и крошечный пунцовый ротик, чуть-чуть открытый.

Она тихо, но ясно сказала «да», колечко её было так мало, что жених даже не мог попробовать надеть, и он был счастлив, счастлив как никогда в жизни…

Когда Муся, окружённая восторгом похвал, села в свою карету, и муж запахнул на ней ротонду из тёмных соболей, она тоже была счастлива.

Только Аркадий Павлович, лёжа в тот же вечер ничком на своей кровати, рыдал, рыдал как безумный, и не мог понять, что он тоже счастлив, — что миновала его та чаша, к которой он так жадно тянулся губами.

1899