Андрей Зарин - Карточный мир

Черт вернулся на короткий срок в ад и рассказал о своем деле патрону. Тот сморщил харю.

— Ну, что тут такого? Мало ли игроков, пьяниц, развратников?..

— Тсс!.. — воскликнул черт. — Это особенный! Он талант! Он честный! Он трудолюбивый! Он семьянин! И все к… нам! Ха-ха-ха…

— Ну, он опомнится и хорошо посмеется над тобой — и все! За это аттестата не дадут…

— Дадут! Я знаю… Слушай! — вдруг перебил он себя и поднял кверху морду…

В это время Виталин, как и вчера, сидел перед женой на кровати и между ними на одеяле лежала груда денег.

— Вот опять почти три тысячи! — дрожащим от волнения голосом говорил он. — Теперь мы совсем богаты!

— Господи, даже не верится! — растерянно повторяла Наталья Семеновна, ворошила деньги и радостно, благодарно смотрела на мужа.

— Именно, Господи! — подхватил он: — я прямо верю, в Его помощь! Как подумаешь, голодали и… вдруг!..

— Мы молебен отслужим!..

Чертенок схватился за бока и покатился со смеху. Старый черт ухмыльнулся и пробормотал: — Глупые люди…

— Завтра непременно найдем квартиру и переедем, — сказал Виталин, укладываясь в постель.

Наталья Семеновна уложила под подушку деньги, повернулась к мужу и страстно обняла его.

— Какие мы будем счастливые! — прошептала она.

— Завтра опять поеду. Теперь уже с тысячей! — сказал Виталин, думая о непременном выигрыше, и весело засмеялся. — Люди по сто тысяч выигрывали, Наташа; да!..

Виталины наняли квартиру в четыре комнаты с ванною, изящно меблировали ее и пригласили своих знакомых справить новоселье. В новом хорошо сшитом платье, с брошью, серьгами, кольцами, Наталья Семеновна была неузнаваема. Лицо ее похорошело и помолодело, в движениях явилась плавность и голос звучал самоуверенно твердо.

Виталин остался тем же добродушным товарищем. Перемена положения меньше отражается на мужчинах. Но в его глазах светился теперь какой-то самодовольный огонек.

Евгения Львовна Прошкина, пожилая маленькая женщина с острым носом, злыми глазками и злым языком, приготовилась сказать что-нибудь язвительное; но когда изящная горничная помогла ей снять рыжую тальму и распутать синий вязаный платок, когда она вошла в уютную гостиную и увидела самоуверенно гордую Наталью Семеновну, то произнесла только:

— Ах, душечка!.. — и пылко поцеловала хозяйку.

— Покажите же мне ваше гнездышко, — сказала она, немного оправившись, и Наталья Семеновна повела ее по комнатам.

Огромная угловая комната с четырьмя окнами служила мастерской Виталину.

Он драпировал ее портьерами и коврами, в углу стоял большой манекен, на стене висело рыцарское вооружение, широкая тахта занимала чуть не всю стену, на столиках лежали палитра и краски, в дорогой вазе — пучки кистей…

— Ах! Вот тут можно работать! — воскликнула Прошкина.

— Федя задумал громадное полотно, — сказала Наталья Семеновна и повела гостью в столовую, в спальную с дорогим зеркальным шкафом, потом показала ванную и ввела в светлую кухню…

Прошкина изнемогала от возгласов и, вернувшись с хозяйкой в гостиную, вкрадчивым шепотом спросила:

— Откуда же это? Федор Павлович разбогател?

— Получил наследство, — ответила Наталья Семеновна.

— И много?..

Черные глазки ее впились в лицо Натальи Семеновны, но в это время раздался звонок, и сам Виталин вернулся с своим другом Хлоповым, за которым нарочно ездил.

— О, черт возьми! — послышался его густой бас: — да ты разбогател!

— Как Ротшильд! — смеясь, ответил Виталин, и они вошли в гостиную.

Следом за Хлоповым пришли Чирковы, муж с женою, Прутиков, Хвоин и Веревкины, — все товарищи Виталина, бедные художники, граверы и фотографы.

И в этой необычной для них обстановке в своих грязных сорочках, в стареньких пиджаках, в бедных платьях они казались словно не на месте и слегка стеснялись.

Один добродушный Хлопов гудел без умолку, грохотал раскатистым смехом и чувствовал себя так же свободно, как в бедной комнате, на Ружейной улице.

— А Лизавету прогнали?

— Что вы! — возмутилась Наталья Семеновна.

— То-то! Значит еще не зазнались вконец! Ха-ха-ха!..

— Что же, картину писать будешь? — спросил Веревкин Виталина.

— Да, задумал. Теперь засяду, — улыбаясь ответил Виталин.

— В такой мастерской можно, — со вздохом сказал Чирков…

Наталья Семеновна пригласила всех в столовую.

Ярко светила лампа; белоснежная скатерть была уставлена хрусталем и мельхиором, весело шумел изящный светлый самовар, — и по концам стола сидели радостные Виталины, оба чувствуя полное удовлетворение после пережитых мучительных лишений.

Бедные гости вслух выражали свое удивление и льстили хозяевам.

Это был вечер их торжества…

— Ах, как я была счастлива сегодня, — сказала Наталья Семеновна, обнимая мужа, когда они остались одни.

Он крепко поцеловал ее и весело ответил:

— Да! Погоди, что еще будет дальше…

— Мне даже страшно…

— Сама-то уж зазнаваться стала, — говорила Чиркова, идя с мужем на Петербургскую сторону, — даже противно. Разбогатей я…

— Неоткуда нам, — угрюмо сказал Чирков.

— Не иди так скоро, — уже раздражительно проговорила Чиркова, и дальше всю дорогу они шли молча.

Это были такие же бедняки, как Виталин до своего выигрыша.

Чирков бегал по редакциям журналов, продавал рисунки, виньетки и заставки, раскрашивал фотографии на деревянных дощечках и жил впроголодь, в течение жизни не имея ни разу суммы крупнее двадцати пяти рублей.

Утомленная жена его была раздражительна и криклива, двое детей — бледны и вялы.

Они жили в той же Ружейной улице и, когда пришли в свое тесное, грязное, неуютное жилище, горькое чувство охватило Марью Павловну.

Она, не раздеваясь, села на продавленный диван и заплакала.

Чирков смущенно разделся и угрюмо стал ходить по крошечной комнате, освещенной жестяной лампою…

Веревкин только что продал серию рисунков в альбом японской войны и, заработав кругленькую сумму, был менее других поражен удачею Виталина.

— Повезло парню, — добродушно сказал он, усаживаясь в сани и обнимая жену, — не бросил бы теперь работы!

— Хлопов тоже боится этого, — сказала Веревкина.

— И очень просто!..

Прошкина — раньше граверша, а теперь кассирша у товарища-фотографа — пошла в компании Хлопова, Хвоина и Прутикова и говорила без умолку.

— Вот людям счастье! Жили совсем, совсем нищими, хуже Чирковых и вдруг… я и не знала, что они могут получить наследство.

— А если бы знали…

— Давала бы взаймы! — засмеялся Хлопов.

— Я и так им никогда не отказывала, — ответила Прошкина.

— Надолго ли богатства его, — проговорил Прутиков, — вот если бы мне…

— Ты заработаешь! — и Хвоин с Хлоповым засмеялись. Они знали, что Прутиков уж пять лет пишет картину, за которую с каждым годом набавляет тысячу рублей.