Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа (Книга 2)

Да мало того, что воспевают грузинок, славящихся своей необыкновенной красотой. Хотя, скажем прямо, красавицы Петербурга ни в чем им не уступят, более того. Но вот теперь пошла раздуваться легенда о "кавказской орлице", которая всего-навсего смуглая татарочка с жесткими волосами, разбойница, у которой руки в крови! Услышали бы - да поморщились... Нет, романтика их привлекает! Того и гляди, какой-нибудь борзописец напишет вдохновенную поэму, списки которой будут экзальтированные дамы таскать в меховых пышных муфтах - и цитировать, ахая и закатывая глаза! Там, глядишь, и в Европе не прочь подхватить, повертеть, почесать языками... И невдомек им, что от этой шумихи, которая кажется там вдали, такой невинной, на деле - вред, вред и вред!

Короче говоря - сейчас все пути к отступлению отрезаны. И не стоит мужа на это настраивать. Их возвращение в Петербург не поймут и осудят. Надо здесь все довести до ума, умело разместить все акценты. Придать живописной этой истории нужные повороты и оттенить в ней роли участников. На первом месте, естественно, должен оказаться мудрый и решительный генерал-губернатор! Рядом с ним должна фигурировать неотрывно его верная и добрая супруга, его тихий ангел-хранитель.

Значит, нужно сидеть именно здесь, в Зангезуре, до тех пор, пока этот разбойник Гачаг Наби не будет пойман. И не как-нибудь, а генерал-губернаторскими усилиями. При, так сказать, его личном вкладе.

А "око государево" нужно проводить так, как государь решил. Если велено отправить в Россию в черной повозке и при конвое - значит, так тому и быть. В точности!

Дальше. Церемонию нужно использовать, чтобы вновь показать каждому, кто здесь хозяин. Чтобы кроме генерал-губернатора никто и пикнуть не посмел. Жирные беки, ленивые ханы, толстопузые купцы и вся их многочисленная челядь должны смиренно ждать возле губернаторских покоев, пока он соизволит выйти, дабы принять участие в представлении. При появлении его все должны броситься к нему с верноподданническими чувствами и, утопая в сладких слезах и пышном красноречии, заверить в своей искренней скорби по поводу смерти государева слуги и предложить свои услуги в поимке разбойника, осмелившегося поднять руку на... Подумать страшно!

- Да, - должны заявить они, - каждый из нас готов приготовить саван, перепоясаться мечом и выступить в священный поход! Даже если головы придется сложить!

Примерно так все и происходило в жизни, как рассуждала о том мудрая Клавдия Петровна.

Беки и ханы хорохорились друг перед другом, сыпали угрозами в адрес непокорных, выбирали меж собой достойного передать все их высокие слова и пожелания губернатору.

- Мы готовы сложить голову за российский трон - должен был сказать достойный и доверенный разгневанному генералу.

- Мы сделаем все, что нужно, даже если не один Гачаг Наби, а сотня таких, как он, будет бродить по окрестным лесам. Пусть бы лучше дети наши погибли от руки нечестивого, чем царский любимец; лучше мы со своими чадами и домочадцами всю жизнь будем прозябать в нужде и неудобствах, чем на единый миг печальная весть из наших краев омрачит светлое лицо нашего повелителя. А также ваше лицо, господин генерал-губернатор, и чело вашей нежной супруги, да будут благословенны ваши дни.

- Клянемся! - должен был закончить посланец,- клянемся, что ни один из нас и наших верных слуг не вложит в ножны кинжала и шашки, пока не будет изловлен разбойник Гачаг Наби. Если мы не сможем справиться с голытьбой и мятежниками, то

- не будем мы достойны носить папахи, как это положено истинным мужчинам. Гнев вашего превосходительства жжет наши сердца. Мы уже послали депеши в канцелярию наместника и канцелярию Высочайшего двора, в которых заявили о своих верноподданнических чувствах...

Но что толку во всех клятвах, если проклятый смутьян исчез, как сквозь землю провалился? Одна надежда, что он не выдержит и объявится вдруг возле тюрьмы, где содержится "кавказская орлица"!

* * *

Чтобы все нам стало ясно до конца, нужно иметь в виду одно весьма существенное обстоятельство: ханы и беки легко договорились о том, что должен сказать их посланец губернатору. Дело оставалось за малым - никак не могли решить, кто возьмет на себя это почетное поручение. Не потому, что каждый оспаривал у другого эту честь, а потому, что каждый норовил уступить ее более достойному. Но - браться не хотелось, а отказывались тоже с оглядкой. С одной стороны - самый ретивый мог обскакать других и получить какой-нибудь почетный пост - например, пристава или даже уездного начальника! С другой стороны ведь слухи и до ушей Гачага Наби дойдут...

По этим соображениям купцы скромно жались в сторонке. Зачем им должности? Самое главное в жизни - золото, а не власть, полагали они. Любой начальник, пристав, урядник станет послушным, как теленок, едва заслышит звон монет. Так что, лучше уж быть в тени, но при денежках...

С другой стороны - никому так не страшен разбойник, как купцу. Лавку спалит, товары разграбит - что ж потом, покупать осла и торговать муслином в разнос по окрестным селам? Увольте. У местных купцрв немалые капиталы и дальние связи. Они сами привыкли обирать тех несчастных, кто торгует по мелочи в разнос. Не тот охотник, кто убивает утку, а тот, в чьем казане она сварится!

Так что среди толстосумов красноречивых не нашлось. Они охотно уступили честь вести переговоры более знатным землякам. В конце концов, если потом Гачаг Наби отрежет язык тому, кто взялся за щекотливое поручение почтенного общества - то пусть это будет один из тех языков, который больше всего болтал в эти неспокойные дни.

Шли минуты, десятки минут, которые складывались в часы. Гомон стоял несусветный, а к соглашению так и не пришли... Что тут поделаешь?

Глава шестьдесят первая

Между тем в губернаторской резиденции металась, как тигрица, княгиня Клавдия Петровна, вне себя от ярости, от слабоволия и старческой нерешительности мужа. Именно в тот час, когда он должен быть сильным и властным, он распустил нюни и совсем упал духом. Нужно срочно протянуть ему руку помощи, спасти от самого себя - но как это сделать?

Генерал-губернатор и впрямь был не в себе. Мысли его путались, сердце ныло, память затуманило. Он плохо отдавал себе отчет в том, что делает. Человек, который с ним мало знаком, может и не заметить душевного надлома, потому что выражение лица генерала было, как всегда, надменным и чуть брезгливым - привычная маска не позволяла непосвященным проникнуть в его внутренний мир. Но Клавдию Петровну обмануть трудно! Она слишком хорошо знала, что означает этот остановившийся взгляд и мелкое подрагивание левой щеки.

Да и то бросалось в глаза: за время пребывания в Гёрусе, генерал-губернатор не предпринял ни одного решительного действия, не высказал ни одного сколько-нибудь значительного суждения. А с того момента, как черный гроб поместили под крышу гёрусской православной церкви, князь вообще лишился способности рассуждать. Несдержанное воображение рисовало ему омерзительные картины жуткого оскала разложившегося трупа, и генерал замирал от ужаса и отвращения. Чистый воздух зангезурских гор казался ему пропитанным запахом тлена и ладана. Генерал чувствовал, что ему не хватает дыхания, что почва уходит из-под ног, что жизнь становится непосильным бременем - и возникал раз за разом соблазн - отказаться от борьбы с самим собой, сложить руки и шагнуть с плоской крыши резиденции на гранитные булыжники мостовой...