Николай Каронин-Петропавловский - Несколько кольев

Тимоѳей для всѣхъ былъ человѣкъ легкомысленный, которому все равно, что бы ни случилось въ деревнѣ. Разные деревенскіе недуги и невзгоды какъ-то не касались его. Ходилъ онъ большею частью по чужимъ людямъ: тамъ поживетъ, въ другомъ мѣстѣ поживетъ — глядишь, анъ зиму какъ-нибудь и провелъ. Ходилъ онъ по людямъ по большей части съ женой, а если гдѣ съ женой нельзя было жить, то покидалъ тотъ теплый уголъ, гдѣ ему удалось пристроиться, чтобы отыскать другой, въ которомъ могла помѣститься и жена. Многаго отъ жизни онъ не требовалъ, былъ бы хлѣбъ и вареная картошка, которую онъ, впрочемъ, любилъ въ тепломъ видѣ, иначе сердился и дѣлался мраченъ. А хлѣбъ и картошку добывать ему удавалось всегда. Изрѣдка два супруга дозволяли себѣ роскошь: выпивали вмѣстѣ водки и гуляли, обнявшись, по улицѣ, гуляли и пѣли, въ промежуткахъ весело разговаривая. Оба были еще молоды и здоровы; жена даже выглядѣла ядреной, съ своимъ толстомясымъ лицомъ и круглымъ туловищемъ. И хорошо было бы имъ, еслибы они могли вести всегда такую жизнь.

Но русскій человѣкъ, въ особенности деревенскій, любитъ домъ, привязывается къ нему крѣпко, всѣми помыслами, до самаго гроба. Иной въ деревнѣ съ трогательною преданностью заботится о своемъ домѣ, все что-то прилаживая и приспособляя, тогда какъ на самомъ дѣлѣ посмотрѣть, у него и дома-то никакого нѣтъ. Многое множество живетъ такого рода людей въ этой деревнѣ, на мѣстѣ дома у нихъ стоитъ одна мечта, притомъ мечта тревожная, безпрестанно мучающая, неотвязчивая. Иной бѣдняга ходитъ-ходитъ вокругъ этой мечты, да и не выдержитъ, падетъ, загубленный ненастоящею жизнью. Въ деревнѣ то и дѣло происходили необыкновенные и, повидимому, неожиданные перевороты: одинъ мужикъ, въ особенности изъ юркихъ и достаточно безсовѣстныхъ, выкарабкается изъ нужды, купитъ двѣ лошади, «по случаю», захватитъ нѣсколько земельныхъ надѣловъ и заведетъ дѣйствительное хозяйство, а другой смотаетъ послѣдній скарбъ, разрушитъ въ конецъ свою мечту и затѣмъ закладываетъ шапку и шаровары, чтобы выпить. А, между тѣмъ, до этой минуты всѣ видѣли въ немъ хорошаго крестьянина, потому что у него былъ домъ, хозяйство и все прочее. Эти необыкновенные перевороты такъ часты и внезапны, что ихъ можно объяснить только болѣзненнымъ состояніемъ жителей. Достаточно, кажется, ничтожнѣйшаго случая, малѣйшаго дуновенія противнаго вѣтра, чтобы свалить съ ногъ ослабѣвшаго человѣка. Появился въ деревнѣ дифтеритъ — и половины ребятъ какъ не бывало. Наложили лишнюю полтину сверхъ прочаго — и два-три человѣка, какъ потомъ оказывается, ослабѣли и пали, записавшись въ разрядъ мертвыхъ. Повидимому, нѣтъ такой болѣзни, которая бы быстро не привилась къ деревнѣ.

Но обидно для Тимоѳея было слово — «бездомный», ибо подъ этимъ словомъ разумѣется и непутевая голова, и голый бѣднякъ, и нищій, и воръ. Ни къ одному изъ этихъ классовъ Тимоѳей не желалъ причислить себя, да и на самомъ дѣлѣ не принадлежалъ къ бездомовнымъ людямъ. Правда, особенной страсти городить у него не было, но домъ онъ имѣлъ; при новенькой и чистенькой избѣ подстроены были сѣни и чуланъ — пока больше ничего. Двора въ настоящемъ смыслѣ ему не удалось поставить. То пространство, которое принадлежало къ его усадьбѣ, загородили съ двухъ сторонъ сосѣди, такъ что это пространство походило нѣсколько на дворъ, но за то третья сторона, выходящая на улицу, не была ничѣмъ заставлена. Круглое лѣто у Тимоѳея на дворѣ росла трава, ради которой весь деревенскій скотъ ежедневно по вечерамъ навѣдывался къ нему, но Тимоѳей никогда не обращалъ вниманія на коровъ, лошадей, свиней и овецъ, когда онѣ паслись на его усадьбѣ, и не сгонялъ ихъ, можетъ быть, потому, что своихъ животныхъ у него еще не было. Кромѣ травы, посрединѣ двора у него зіяла яма, которую онъ выкопалъ въ тревожныя минуты, думая, что современемъ она будетъ погребомъ. Потомъ, въ углу, подлѣ чулана, стояла какая-то невыразимая постройка, вродѣ шалаша, покрытая соломой и мочаломъ. Таково было хозяйство Тимоѳея.

Это, впрочемъ, въ лѣтній сезонъ. Съ конца осени видъ Тимоѳеевой усадьбы рѣзко измѣнялся: дворъ и домъ доверху занесены снѣгомъ, кругомъ — горы сугробовъ, и всякая жизнь, прекратилась, потому что хозяевъ здѣсь больше не было. Тимоѳей съ женой съ конца осени существовали гдѣ-нибудь въ другомъ домѣ, у кого-нибудь изъ сосѣдей, покидая свое пустое хозяйство. Вся забота Тимоѳея, въ продолженіе зимы, состояла въ томъ, что онъ отъ времени до времени подходилъ къ лѣтнему своему мѣстопребыванію и смотрѣлъ, до самаго-ли верха занесенъ домъ его, или еще его видать.

Происходила такая перекочевка вотъ какъ.

Къ концу лѣта Тимоѳей съ женой устраивали обыкновенно заборъ, съ воротами и калиткой. Хворостъ и жерди доставались какъ-нибудь, случайно, между дѣломъ. Встрѣтится сторожъ изъ казеннаго лѣса, разговорится о томъ, о семъ, а, между прочимъ, и о томъ, какъ бы хорошо было теперь достать гдѣ-нибудь папушку табаку; на это Тимоѳей отвѣчаетъ, что папушку — это возможно, но и онъ съ своей стороны очень желалъ бы, чтобы у него были жердочки и хоть полвоза, хворосту.

— Ну, такъ ты навѣдайся въ лѣсъ ночкомъ, — говорить дипломатически сторожъ.

— О какую пору?

— Когда хошь, только чтобы папушка была представлена. Да ты смотри, идолъ, не попадись!

— Вона! Чай, я не маленькій!

Такимъ образомъ, черезъ нѣсколько дней у Тимоѳея на дворѣ лежалъ возъ хвороста и нѣсколько жердей, которыя, по его разсказамъ, онъ очень сходно купилъ, что и дѣйствительно было справедливо. Досталъ онъ ихъ случайно, безъ труда, но откажи ему лѣсной сторожъ — онъ и не подумалъ бы печалиться. Въ другой разъ сосновыя жерди достались ему иначе. Шелъ онъ однажды раннимъ утромъ мимо постоялаго двора, стоящаго на пустоши, далеко отъ деревни, и видитъ — лежатъ прямо на дорогѣ штукъ семь сосновыхъ слегъ. «Ишь вѣдь, дуракъ, бросилъ гнить на дождѣ… чѣмъ бы въ пользу употребить дерево, а онъ кинулъ ихъ въ канаву!» — разсуждалъ Тимоѳей, подобралъ валявшіяся слеги, взвалилъ на плечо и пошелъ. Еслибы этихъ слегъ случайно не увидалъ онъ, то, навѣрное, и не подумалъ бы о своемъ заборѣ, потому что до сихъ поръ съ смутнымъ страхомъ сторонился отъ того мучительнаго и оподляющаго процесса, путемъ котораго въ деревнѣ созидается самое дрянное хозяйство.

Получивъ случайно хворостъ и жерди. Тимоѳей при помощи жены отгораживался отъ улицы, заплеталъ плетень и воздвигалъ ворота, самъ увлекаясь своимъ твореніемъ. Воткнувъ послѣдній колъ въ землю, онъ отходилъ въ сторону и оттуда смотрѣлъ, любуясь великолѣпнымъ заборомъ. «Вотъ такъ заборъ! Знатный!» — говорилъ онъ женѣ съ гордостью настоящаго хозяина. Но это восхищеніе продолжалось всего дня два, три. Далѣе, онъ забывалъ.

Приходила осень. Наступали морозы. Тимоѳей и жена очень зябли. Кое-какъ собранныя за лѣто дрова выходили. Топить печку и варить картошку нельзя. Наконецъ, когда послѣдняя охапка осиннику сгорала въ холодной печкѣ, Тимоѳей впадалъ въ уныніе. На печкѣ, гдѣ онъ съ женой спалъ, климатъ пеоеходилъ постепенно отъ жаркаго къ умѣренному, отъ умѣреннаго къ холодному. Въ избѣ наступалъ ледовитмй періодъ. Чистая смерть! Тимоѳей первый день терпѣлъ; онъ и жена накрывались шубой, стараясь думать обо всемъ, только не о дровахъ. Проспавъ кое-какъ ночь въ стужѣ, на другой день чуть свѣтъ Тимоѳей отрубалъ аршина полтора великолѣпнаго забора, а жена топила печку, пекла хлѣбъ и варила картошку. Въ слѣдующій день онъ еще отрубалъ аршина полтора забора, и въ какую-нибудь недѣлю загородь пропадала: оставались одни ворота со столбиками. Но, не видя никакого смысла въ воротахъ послѣ всего случившагося, онъ кололъ и ихъ на дрова. Послѣ этого въ домѣ окончательно на цѣлую зиму наступалъ ледовитый періодъ, и обитатели его перекочевывали къ кому-нибудь изъ сосѣдей, гдѣ за умѣренную плату имъ отводили уголъ. «Вотъ тутъ», — говорили имъ хозяева, отмѣривая строго опредѣленныя границы, за которыя до слѣдующей весны они и не переступали.