Николай Лейкин - Сцены

— Надо допросить. Хозяюшка… Ведь у вас в квартире-то что-то неладно, — начал городовой.

— Господи боже мой! Что такое? — всплеснула та руками.

— Отвечайте прямо: что у вас за машины такие из здешнего этажа в четвертый этаж проведены? Не утаивать! Не утаивать! Все откроем… Скрыться некуда… Никого из квартиры не выпустим и из верхней квартиры то же самое.

— Машины? — переспросила женщина. — Никаких у меня машин нет.

— Как же нет-то, коли у тебя по веревке свертки разные из форточки в форточку ходят! Скажи, какой телеграф затеяла! — крикнул дворник.

— Молчи, Силантий! — остановил его городовой. — Вот сейчас околоточный придет, так она покается.

— Да про какие такие машины? Про какой такой телеграф вы спрашиваете?

— А свертки-то. Да письмо по веревке каким же манером в верхний этаж ходят?

— Ах, это-то!.. Так это у меня жильцы устроили. Вверху-то их знакомые живут, так вот они и пересылают им по веревке то записки, то разные разности. Вчера пять апельсинов в тюрюке поднимать вздумали, а апельсины-то и вывалились из тюрюка, упали на двор и вдребезги… как тесто… — рассказывала хозяйка.

— Кажись, зубы заговаривают… — шепнул дворник городовому.

— Нет, пожалуй, что и так… Кажется, мы фальшивую тревогу наделали, — отвечал тот.

В это время раздались шаги на лестнице. На площадку вбежал запыхавшийся околоточный. Сзади его следовал младший дворник и двое соседних дворников, все без шапок.

— Кто здесь хозяйка? Вы хозяйка? — спрашивал он женщину.

Началось расследование. Околоточному объяснили, в чем дело, и даже пригласили в комнату, дабы осмотреть «машину», которая оказалась не чем иным, как непрерывным шнуром на двух блоках, по которому и пересылались разные посылки из одного этажа в другой.

— Все равно, долой снять надо! Чтоб живо все это было снято! — говорил околоточный, сходя вниз с лестницы. — Старший дворник! Смотри, ты за все в ответе. Приставить лестницу и снять.

По уходе полиции ни один дворник не решился лезть снимать веревку, опасаясь взрыва, и веревка до тех пор соединяла третий этаж с четвертым, пока сами жильцы ее не сняли.

Наутро кухарки всего многоквартирного дома рассказывали в мелочной лавочке, что «у жильцов из 17-го номера нашли под кроватью торпеду, семь смертных шкилетов и целую банку с такой кислотой, которой ежели на человека попрыскать, то его через два часа на мелкие части разорвет». [22] Впервые — «Петербургская газета», 1S82. № 84, подзаголовок «Сценка»; подпись: Н. Лейкин. Печатается по тексту сб. «Караси и щуки». В сценке «Торпеда», как и в написанных ранее сценках «Подозрительные вещи», «Лучше подальше» («Петербургская газета», 1881, № 72, 82; сб. «Теплые ребята»), Лейкин смеется над воцарившейся в Петербурге после 1 марта 1881 года атмосферой всеобщей подозрительности и обывательского страха перед «крамолой»: Через 25 лет, дожив до первой русской революции, Лейкин с тем же добродушным юмором будет описывать стачечников, забастовщиков, «находя и в этих борцах за свободу черты все того же среднего, повседневного человека с его маленькими радостями и горем» (Лейкин, с. 231). То, что в 1905 году окажется позицией обывателя, безнадежно отставшего от времени, за четверть века до этого выглядело вызовом темным силам истории.

Аптека. За конторкой провизор с баками в виде рыбьих плавательных перьев. Несколько фармацевтов и аптекарских учеников составляют лекарства. На ясеневой скамейке сидят ожидающие лекарства. Тут кучер, кухарка с подвязанной скулой, денщик.

Входит дворник в полосатой фуфайке и переднике и обращается к фармацевту:

— Дозвольте на пятнадцать копеек этого самого… Ах, как его?.. Фу ты, пропасть, забыл… Шел сюда по улице и все твердил для памяти, а пришел и забыл.

— Мази, что ли, какой?

— Нет, не мази. Ах, чтоб его разорвало!

— Спирту?

— Нет, не спирту. Снадобье такое есть… Купцы им трутся посте перепою.

— Так ты ступай назад и попроси, чтобы тебе на записке написали.

— Да неужто вы не можете так дать? Дайте что-нибудь. Ей от синяка. На дворе она натолкнулась, ну и зашибла лоб.

— Свинцовой примочки, что ли?

— Нет, не свинцовой примочки.

— Ступай, ступай с богом… Спроси хорошенько, чего нужно, и потом приходи.

— Скажи на милость, какая неудача! Забыл… — разводит руки дворник.

На скамейке кухарка рассказывает кучеру:

— Только из-за того и живу у ней, миленький; что лекарствия всякого у ней много, а то уж такая капризная, такая капризная барыня, что и не приведи бог.

— На что тебе лекарство-то? — спрашивает кучер.

— Да я сама женщина хворая: то у меня зубы, то у меня живот… А у ней то ноги пухнут, то в глазах темнота. Вот я лекарствами-то ейными и лечусь. А доктор таково много-премного ей заказывать велит.

— Смотри, чтобы тебя доктора-то не испортили. Для господ они, может быть, и хороши, а уж для простого человека хуже нет…

— Да я, миленький, не у докторов лечусь. Я сама. А только снадобья-то докторские потребляю. Какие он ей пропишет, те и потребляю. Вот вчера прописал он ей примочку для глаз, а у меня к вечеру живот защемило. Сижу и разогнуться не могу. А выпила, благословясь, ложечку ейной примочки — и как рукой сняло. Всю ночь спокойно спала. На прошлой неделе, то же самое с зубом… Ну, вот просто смучилась вся. И утюгом-то щеку грела, и обвязалась я вся в вату — не унимается и все тут. Вдруг на мое счастье приезжает к ней доктор и прописывает ей мазь для ноги. Взяла я этой мази на ватку, положила себе на зуб — и как рукой все сняло. Да что, голубчик… Столько у нас этого лекарства, что я даже и всех на дворе-то нашем ейным лекарством лечу. Вчера полковницкую прачку от поясницы вылечила. Дала ей такого беленького спирту на сахар — и с двух разов женщина перестала маяться.

— А вот у нас так совсем наоборот. Насчет всего сквалыжничество, — сказал кучер. — Овес так словно у него драгоценность какая. Гарнцем в неделю не попользуешься. Каждое утро на конюшню ходит и сам смотрит. Ей-ей… Да что овес! Лакей жалуется, что стеариновые огарки у него отбирает, копит и потом продает. А про лекарство и говорить не стоит. И сам и сама здоровы как черти. А как заболят — сейчас ведро воды холодной, и водой лечатся.

— То есть как же это, мой миленький, водой-то? — спросила кухарка. — Наговаривают они на нее что ли?

— Нет, без знахарки и без знахаря. Потребуют ведро воды, намочат ею полотенце, да и трутся. Стакан внутро хватят, да стакан по шкуре разотрут. Да так раз по десяти в день. Тем и лечатся. Вот какова их жадность пронзительная. Не знаю, как они сегодня-то решились в аптеку за снадобьем послать. Нет, у нас насчет всего туго: и насчет огарков, и насчет лекарств, — закончил кучер.