Николай Лейкин - На заработках

— Чтобы въ деревню сколько-нибудь денегъ послать — все равно до Пасхи не скопишь, говорила она.

— Какіе тутъ скопы, Аришенька, коли двугривенный въ день на своихъ харчахъ! А я такъ разсуждаю, что вѣдь вотъ, пожалуй, всю Святую недѣлю изъ-за праздниковъ безъ работы придется промаячить, такъ хоть что-нибудь-бы себѣ на харчи приберечь.

— Ну, ничего не останется на пищу, такъ армякъ мой проѣдимъ. Господи Боже мой! Что тутъ такъ ужъ очень-то надсажатися. Я, Акулинушка, страхъ какъ иззябла. У меня даже внутри все трясется.

— Ну, пойдемъ, пойдемъ, попьемъ чайку, согласилась Акулина. — И мы идемъ, Анфисушка! сказала она Анфисѣ.

— Да пойдемте ужъ всей артелью, бабоньки! крикнула Анфиса остальнымъ демянскимъ женщинамъ. — Авось артелью-то насъ и дешевле попоятъ чаемъ. Сколько насъ всѣхъ? Безъ Лукерьи десять женщинъ! Ну, поторгуемся. Десятерыхъ-то можетъ быть и за четвертакъ напоятъ. Идемте, бабоньки, идемте.

Остальныя женщины нерѣшительно пошли за Анфисой.

— А Лукерьюшку-то? напомнила Акулина. — Разбудить ее, что-ли, да тоже съ собой захватить?

— Ну, ее… Ну, что пьяную!.. Пусть проспится. Да и не нашей она компаніи, отвѣчала Анфиса.

Женщины направились къ воротамъ двора.

— А только и баловницы-же мы, бабоньки! Смотри на милость, чай пить идемъ въ трактиръ, словно барыни какія! улыбаясь говорила скуластая демянская женщина.

— Такъ вѣдь не околѣвать-же. Надо-же погрѣться. Вишь, у меня руки даже не разминаются, до того смерзли, пробормотала Анфиса, дуя въ кулаки.

— И я вся окоченѣла, Акулинушка, дрожа всѣмъ тѣломъ, но стараясь улыбнуться, сказала Арина и принялась подпрыгивать.

— Ахъ, какая стужа! Вотъ стужа, такъ стужа! слышалось со всѣхъ сторонъ.

— А для озими-то теперича какъ такая стужа нехороша! Просто бѣда, прибавилъ кто-то. — Людямъ-то еще туда сюда такая стужа, а храни Богъ, ежели морозъ озимь побьетъ и опять неурожай будетъ…

Женщины вышли на улицу и поплелись по дорогѣ.

Поспрашивая у прохожихъ, какъ пройти въ чайную, женщины дошли до чайной. Сначала имъ указали на трактиръ, но доведя до него женщинъ, Анфиса увидала красную вывѣску и остановилась. Какъ бывалая въ Петербугѣ, она знала, что подъ красной вывѣской берутъ за чай дороже.

— Нѣтъ, дѣвушки, это трактиръ, тутъ красная вывѣска, тутъ дешево не напоятъ, тутъ сдерутъ. А намъ нужно чайную. Тамъ дешевле поятъ, сказала она и опять обратилась къ прохожимъ за указаніями.

И вотъ передъ женщинами чайная, помѣщающаяся въ маленькомъ деревянномъ ветхомъ домишкѣ съ мезониномъ. Надъ входомъ не было красной вывѣски и Анфиса оживилась.

— Вотъ, вотъ… Сюда… заговорила она. — Здѣсь мы лѣтось и пили чай, когда на тряпичномъ дворѣ работали. Пойдемте, дѣвушки. Здѣсь женщина заведеніе держитъ.

Компанія вошла въ чайную. За стойкой, однако, стоялъ мужчина съ окладистой бородой, въ пиджакѣ и въ длинной серебряной часовой цѣпочкѣ, надѣтой черезъ шею, поверхъ жилетки. На стойкѣ лежали грудой булки, крендели и баранки, на отдѣльной подставкѣ около стойки кипѣлъ громадныхъ размѣровъ позеленѣвшій самоваръ. Чайная состояла изъ двухъ комнатъ. За столами сидѣло человѣкъ десять-двѣнадцать неопредѣленнаго званія мужчинъ, очень плохо одѣтыхъ. Была и баба въ опоясанномъ полушубкѣ съ груднымъ ребенкомъ за пазухой, который тихо плакалъ. Войдя въ чайную, женщины прижались другъ къ дружкѣ, остановились и выпихивали впередъ Анфису, чтобы она торговалась.

— Садитесь, садитесь вонъ налѣво. Вы артелью?.. Сейчасъ я вамъ два стола вмѣстѣ сдвину, заговорилъ мужчина въ пиджакѣ, выскакивая изъ за стойки.

— Ты постой… Ты погоди… остановила его Анфиса. — Ты прежде скажи намъ, милостивецъ, за сколько ты насъ всѣхъ напоишь. Насъ тутъ десять бабъ.

— Да вѣдь ужъ порядокъ извѣстный. Какъ вездѣ… Садитесь.

— Нѣтъ, ты скажи. Ежели дорого, то мы и пить не будемъ, настаивала Анфиса.

— Да у насъ по пятачку съ человѣка, а ежели артелью, да булки брать будете — ну, по три копѣйки.

— Куда намъ булки, что ты! Вишь, что захотѣлъ! Булки… Чернаго хлѣба возьмемъ, пожалуй, ежели не дороже чѣмъ въ лавочкѣ.

— Ну, вотъ видите… Стало быть и по три копѣйки васъ поить не расчетъ. Чернаго хлѣба мы не держимъ. Вы что тутъ? Работаете гдѣ-нибудь, что-ли?

— А на тряпичномъ дворѣ, мы съ тряпичнаго двора.

Мужчина въ пиджакѣ подумалъ и отвѣчалъ:

— Ну, ужъ сказалъ, что по три копѣйки, такъ по три копѣйки и напою. Садитесь.

— За три копѣйки дорого. А ты спусти что нибудь. За двѣ попой, продолжала Анфиса.

— И разговаривать не стоитъ! Что вы бѣлены объѣлись, что-ли, что цѣнъ не знаете!

— Спусти, милостивецъ… Мы тутъ на тряпичномъ всю недѣлю проработаемъ и кажиный день къ тебѣ ходить будемъ.

— Да вѣдь ужъ и такъ спустилъ. Изъ-за этого только и спустилъ, что артелью. Десять васъ душъ — ну, за тридцать копѣекъ.

— Ты за двадцать попой.

— Поворачивайте оглобли!

Мужчина въ пиджакѣ рѣшительно махнулъ рукой и удалился за стойку. Женщины стали шептаться. Черезъ минуту Анфиса сказала:

— Ну, за четвертакъ. Спусти пятачокъ-то, голубчикъ.

— Вамъ сказано, чтобы вы уходили!

Нѣсколько женщинъ тронулись къ дверямъ. Другія начали ихъ останавливать. Началось опять перешептыванье. Арина и Акулина отдѣлились и сѣли за столъ.

— Ну, подавай, подавай и намъ чаю, что ужъ съ тобой дѣлать! заговорила Анфиса и стала приглашать остальныхъ женщинъ къ столу. — Дорого ты, голубчикъ, берешь, дорого. Не расчетъ намъ къ тебѣ ходитъ пить чай. Тутъ лѣтось женщина за стойкой стояла, такъ она, я помню, дешевле поила коли ежели артелью.

— Была да сплыла. Изъ-за того и сплыла, что дешево поила, отвѣчалъ мужчина въ пиджакѣ, гремя чашками, набирая ихъ на подносъ. — Вы тоже разочтите, что вѣдь за помѣщеніе платимъ, права выправляемъ, посуду бьемъ, такъ какъ дешевле-то трехъ копѣекъ поить! Вы вѣдь, деревня, ничего этого не понимаете. На десятерыхъ кипятку-то сколько надо! Вы вѣдь ведро вызудите.

— Нѣтъ хлѣбушка-то здѣсь ржанаго. Надо будетъ въ лавку бѣжать. Сложимся, дѣвушки, по копѣечкѣ и купимъ на гривенникъ хлѣба. Нельзя вѣдь не позобливши до обѣда… Животы подведетъ… говорила Анфиса.

— Да, да, да… Такъ ужъ ты будь старостихой… Сходи за хлѣбомъ, а потомъ и посчитаемся, отвѣчали женщины.

Черезъ минуту былъ поданъ чай на составленные два стола, вскорѣ вернулась и Анфиса съ хлѣбомъ, и женщины отдались чаепитію. Съ необыкновенной жадностью глотали онѣ горячую влагу, съ шумомъ схлебывая ее съ блюдечекъ и жуя хлѣбъ. На лицахъ появились веселыя улыбки.

— Въ теплѣ-то да за тепленькимъ, такъ какъ, дѣвушки, хорошо!.. Рай красный! говорила Акулина. Теперь вотъ и руки какъ руки… Въ себя пришли. А давеча, куда холодно было.

— Еще-бы! Вѣдь цѣлую ночь въ холоду… слышалось со всѣхъ сторонъ.