Федор Решетников - Ставленник

Дьячок накормил их говяжьими пирожками и посоветовал сходить Егору Иванычу к отцу Антону.

Они отправились по церквам. Дорогой дьячок рассказывал Поповым, что отец Антон сначала был дьяконом в губернском городе, потом его сделали священником в Столешинске, где он прослужил пятнадцать лет в соборе, и так как был учителем в духовном уездном училище, то его, за старание к воспитанию детей и по засвидетельствованию начальства о беспорочной службе, произвели в протопопы и назначили благочинным в собор. Отцу Антону осталось служить до отставки только год, и он имеет в городе каменный двухэтажный дом. Должность его такая: он заведует всеми церквами города и уезда, состоит смотрителем духовного уездного училища и миссионером по делам раскольников, и поэтому его боятся как старшие, так и дети мужского пола. Служит он в церкви сколько ему угодно, делами занимается так же, в училище, помещенное в его же доме, ходит каждый день и каждый день делает там расправу посредством розог. Говорят, что в престольные праздники он сказывает проповеди, но проповеди эти идут одного и того же содержания вот уже десять лет. Если придется сказывать проповедь при владыке, то он просит сочинить своего зятя, священника Благовещенской церкви. В Знаменской церкви полагается два священника, один дьякон, дьячок и, пономарь. Приход этой церкви небольшой, хотя к ней приписаны три деревни с одним селом, в которых церковь еще пока строится; жалованье небольшое, и то выдается по третям. Казенных квартир ни для одного церковнослужителя в Столешинске нет. Поповы узнали также, что невесты есть еще у одного столешинского священника, одного дьякона и двух дьячков. Стало быть, горевать не о чем.

— Так-так-тось, Егорушко! — сказал весело Иван Иваныч сыну. — Невест много, хоть любую бери.

— Все это хорошо. Надо еще смотр им сделать да стороной узнать, каковы они.

— Всё они, кажется, ничего. Можно… Только у отца Петра дочка немножко рябовата. Да это что!..

Дьячок привел их опять в свой дом и купил водки. К нему пришел соборный дьякон, отец Андрей Соловьев. Отец Андрей был еще молодой дьякон, получивший место назад тому полгода, человек веселый и очень беспокойный в пьяном состоянии. За буйство его два раза исключали из архиерейских певчих и только за хороший голос и большие способности его сделали сперва дьячком в кафедральном соборе, а потом и дьяконом в Столешинске. Он был знаком Егору Иванычу. Явилась водка; началось угощенье.

— Уж я, Егор Иваныч, так-то покучу на свадьбе — любо! А апостол так отчитаю, что рамы будут трещать, или так, чтобы венцы у вас попадали с головы.

— Зачем венцы?.. Если венцы спадут — плохо, — заметил Иван Иваныч.

— Верьте вы им! — сказал Егор Иваныч.

— Да как же! — ершится Иван Иваныч: — уж такая примета давно у нас. Каждый ребенок знает, что если венец упадет, то этот человек прежде умрет обручающегося с ним.

— Ох вы, старые люди! Знаешь ли, дядька, куда тебя надо?.. Ну, да не скажу.

Этот дьякон, отец Андрей Филимоныч, пригласил к себе Поповых, угостил их там и дал одну комнатку для жительства их. Они уговорились так, что за квартиру Поповы платить не станут, а будут платить только за хлебы, и то или после свадьбы, или тогда, когда Егор Иваныч будет священником.

На другой день Егор Иваныч, вымывшись утром в бане, отправился к отцу Антону Иванычу Тюленеву. Протопоп помещается во втором этаже. В прихожей Егора Иваныча принял пономарь, исправляющий должность лакея и подчас кучера самого Тюленева и его семейства. Комнаты чисто барские: из них пахнет мускусом.

Егор Иваныч прождал часа два до тех пор, пока не услыхал из боковой комнаты охриплый голос: Егор!

Пономарь было вздремнул, а при этом возгласе он очнулся.

— Скажите обо мне, — сказал Егор Иваныч.

— Ладно. Только он сегодня сердит… — Пономарь ушел.

Через полчаса вышел из залы в прихожую сам протопоп, в шелковом подряснике и в туфлях. Он уже сед, и видно, что очень горд и важен. Егор Иваныч подошел под благословение.

Они вошли в кабинет. Кабинет убран тоже на барский манер. Тут была бронза, серебро, фарфор, вещи под чехлом, шкафы с бумагами и книгами. Протопоп сел.

— Я слышал, вы назначаетесь сюда во священники?

— Точно так-с.

— Очень рад. Егор! принеси чаю. Да-с… садитесь.

Молчание. Протопоп зевнул. Егор Иваныч стоит.

— Давно кончили курс?

— Нынешнее лето.

— Скоренько-таки изволили место получить.

Егор Иваныч показал ему свои бумаги.

— Хорошо. Владыка будет здесь?.. Что же вы не садитесь? — Егор Иваныч сел.

— Нет. Преосвященный на будущий год собирается сюда.

— А отец ректор?

— Нет.

— Вы учителем можете быть?

— Могу.

— Мне нужно учителя арифметики. Сделайте такое одолжение.

— Очень хорошо-с.

Молчание.

— Ну-с… Да когда вы будете посвящаться?

— Его высокопреосвященство сказал мне и на прошении написал, чтобы меня посвятить в октябре.

Как поздно! Отец Василий Будрин просто смучился. У него очень много занятий; он законоучителем в светском училище.

— Я слыхал, что там, ваше высокоблагословение, классы бывают только два раза в неделю.

— Все-таки… Да, одному очень трудно. Вот тоже в той церкви и дьякон захворал. А дьякон такой примерный, трезвый, услужливый. А это самое главное… Да-с.

Молчание. Принесли чай.

— Кушайте.

— Ваше высокоблагословение, купец Татаринов пришел, — сказал пономарь, — да какой-то дьячок.

— Это чистая беда быть благочинным. Светские говорят, что благочинным делать нечего и что мы напрасно только жалованье получаем. А и не знают того, что, сверх главной обязанности быть священником, у меня так много других тому подобных обязанностей, как, например, быть благочинным, то есть управлять округом. А вы еще не знаете, каково возиться с духовенством… Тоже вот теперь смотрительская должность… Это каторга с ребятишками. А тут еще миссионерство возложили: обращать и всячески стараться о просвещении раскольников… Владыка такой, право, что я не могу придумать, как бы освободить себя от всех этих обязанностей. Видит, что я хороший и старый человек… ну и… Однако я пойду. Вы посидите немножко.

«Эк он размазывает… Миссионерство, говорит, надоело… А сам дом каменный состроил… Ишь какое богатство!» Егор Иваныч стал смотреть в зал. Но так как он был близорук и без очков, то ничего там не видел, а слышал только разговоры. Хотелось ему, по привычке, подслушивать, подойти к двери, да он боялся. Подслушиванье он считает подлостью.

— Я это безобразие выведу из вас. Я приберу вас к рукам… — кричал благочинный.

— Отец благочинный, я не виноват: я был выпивши, — говорил кто-то тоненьким голосом.

— Пьянствуете только вы. Убирайтесь, мне некогда.