Федор Решетников - Ставленник

Веселая компания рушилась с приходом дьячка, который сказал, что требует отец Василий свадьбу венчать.

Егор Иваныч пошел с дьяконицей смотреть свадьбу, а Иван Иваныч пошел разыскивать, не играет ли кто в шашки. Так как играющих на дороге не оказалось, то он тоже поплелся в церковь, думая: уж теперь я до тех пор не пойду смотреть свадьбы, когда мой Егорушка не станет венчать. Уж я тогда рядышком с ним стану: коли ошибется, подскажу. Поди, у бедненького руки будут дрожать.

В церкви на Егорушку все смотрели как на приезжего: одни показывали на него пальцами и спрашивали: кто он? а другие говорили, что он приехал свататься за дочь благочинного, и говорили такие вещи, что Егора Иваныча коробило

После венчания дьякон с Иваном Иванычем ушли на свадебный пир. Напились чаю. Дьяконица стала починивать подрясник мужа, а Егор Иваныч стал читать «Отечественные записки» прошлого года. Он скоро положил книгу.

— Какая дрянь! — сказал он.

— Что?

— Да напечатано в этой книге все ложь. Действительной жизни нет.

— Полноте, тут хорошая повесть есть, смешная такая.

— А вы что читаете?

— Я повести читаю, а дьякон критику любит. Когда мы лягем с ним спать, покою нет от него: лежит и читает вслух; я спать хочу, а он как щипнет в бок, просто до слез проймет. Слушай говорит, учись, пока я жив.

— Я замечаю, отец дьякон, кажется, любит вас.

Дьяконица покраснела.

— А подчас такое слово загнет, что хоть вон беги… Ономедни пришел пьяный препьяный и орет во всю ивановскую: близко не подходи, изобью. Я было хотела скрутить его, да он такую затрещину дал в эту щеку, что и свету божьего не взвидела. Уж так-то мне было обидно!.. плакала, плакала я, а на другой день корила, корила его!.. В ногах вывалялся… Если хотите, Егор Иваныч, я вам сосватаю невесту.

— Какую?

— Дочь нашего соборного дьякона Алексея Борисова Коровина, Лизавету. Ей в сентябре восемнадцатый будет. Я ее знаю, она моя подруга. Девушка хорошая.

— Красивая?

— Ну, нельзя сказать, чтобы красивая, а только рукодельница, смирная.

— Что же она так долго не замужем?

— Как долго? Ей ведь теперь семнадцатый, а в один год не скоро найдешь женихов, да Алексей-то Борисыч под суд попался, поэтому хорошие женихи обегают ее.

— За что он попался?

— Знаете ли, он любит выпивать, и в церкви перед евангелием случалось выпивать. Зато у него голос огромный, у моего дьякона хуже голос, верно оттого, что он еще молод. Был он, знаете ли, на похоронах, — жену чиновника похоронили. Там напился, что называется, — душа в меру. А он пьяный любит ругнуться всякими словами, и если его заденет кто-нибудь, он и рукам волю даст, а он, как ударит, так и повалит на пол… Поспорил он с городничим, жену его как-то обозвал, тот его обозвал пьяницей. Алексей-то Борисыч не посмотрел, что он городничий, схватил его за мундир и оторвал две пуговицы совсем, с сукном. За это его, бедного, и отдали под суд. А жалко! добрый какой; главное, голос у него здоровый: как рявкнет, окна звенят! Архиерей хотел было его к себе в протодьяконы взять, да вот, как эта беда вышла, ну его и отставили. Теперь мой муж стал старшим, а он служит редко, все пьет.

— Он богат?

— Какое богатство! Вот уж полгода, как ничего не получает, ну а прежде все пил. Может быть, у него и есть деньги, да только едва ли. Лиза говорит, что мать ее, Дарья Ивановна, берегет деньги от мужа. Право, соглашайтесь. Лиза славная девушка. Что вам в протопоповой дочери? правда, она красивая и разговорами собаку съела, только вам не пара. Она слишком горда. С нами не говорит, а поклонишься ей, нос на сторону воротит. Да едва ли и отец протопоп отдаст ее за вас.

— Я думаю тут попытаться, у отца протопопа.

— Как знаете, дело не мое… Только я бы не советовала вам. Лучше взять бедную, да хорошую жену, а не модницу какую-нибудь.

Егор Иваныч спал в сарае. Пробудившись утром, он услышал разговоры отца с дьяконом. Дьякон басил и крякал; Ивана Иваныча — едва слышно.

— Так-то-с, Иван Иваныч!

— То-то. А голова болит, надо бы опохмелиться.

— А черт их дери! Опохмелиться надо, встать только лень…

— И мне тоже.

— А мы-таки дерябнули.

— Залихватски!

— Так ты как думаешь насчет Коровина?

— Думаю, можно. Надо бы сегодня…

— Скорее лучше. Знаешь, что я сделаю?.. Пойдем сегодня сами без него к Коровину: если он пьян, разбудим, не пьян, к себе приведем.

— Ладно. Да у меня, брат, денег нет.

— Ну! Эка беда!.. Нам бы не поверили в долг? — поверят. Вот Коровин говорит: я забирал, забирал из кабака водку, не платил целый год, говорю: счет подайте в церковь. Те и подали. Ну, благочинный говорит: это не мое дело. Так тот с носом и остался.

— Да, трудно жить на свете… Только я смекаю, ловко ли будет у Коровина-то высватать?

— Уж не беспокойся. Я сам хотел свататься, да отец посоветовал эту взять. И как, слышь, вышло: только что стал я свататься, вдруг указ из консистории: переводится-де он в село. Вот те и раз! Ну, перевелся, там я и женился, потому что от благородного слова неловко отказываться,

— У тебя, брат, жена славная.

— Да ничего…

— Хозяйка хорошая,

— Это правда. Этим меня бог не обидел… А мы пойдем, выпьем?

— Да рано…

— Ну, толкуй! смотри, солнышко-то куда поднялось! Пойдем?

— Пойдем. Да и к Коровину пойдем же?

— Непременно. Тут дело верное.

— Надо ему сказать, чтобы он к протопопу не ходил.

— Нельзя, ведь он здесь будет служить. Если Егор Иваныч не пойдет сегодня к нему, то он съест его.

— Все бы подождать не мешало: авось протопоп-то и отдаст за него свою дочь.

— Ну уж!

Дьякон ушел. Егор Иваныч тоже слез с сарая и ушел в дом. За чаем шел такой разговор:

— Ты, Егорушко, лучше на дочери Коровина женись. Я уж это дело всякими манерами обдумал.

— Мне все равно.

— Оно не все равно. Пондравится, женись, не пондравится, можно другую найти. А насчет отца благочинного вы не беспокойтесь: не стоит овчинка выделки. Она хотя и нашего поля ягода, но, как дочь благочинного, так заважничалась, что годится разве в жены какому-нибудь благочинному или светскому человеку вроде исправника и т. п.

— Я теперь ничего не могу сказать.

— Как знаете. А мы все-таки Алексея Борисыча приведем сюда, как раз к обеду.

Егор Иваныч подумал и пошел к благочинному.

Благочинный был уже одет. На нем была шелковая ряса голубого цвета, камилавка и два креста — один наперсный, а другой в память 1853–1856 года.

— Здравствуйте! — сказал он Егору Иванычу. — Мне нужно съездить кое-куда по делам. Пожалуйста, займитесь моим Васей. Я часа через три-четыре буду. Пойдемте. — Благочинный повел Егора Иваныча в комнаты. Прошли две комнаты, убранные хорошо, с цветами и с удушливым запахом мускуса и резеды. В третьей сидела дочь благочинного, Надежда Антоновна, девица лет двадцати, очень румяная, здоровая, разодетая в шелк и в кринолине.