Илья Салов - Грачевский крокодил. Первая редакция

На этотъ разъ Асклипіодотъ прибылъ уже въ Рычи совершенно возмужалымъ. Онъ отпустилъ себѣ бороду, носилъ выпуклыя синія очки, волосы закидывалъ назадъ и хотя курса и не кончилъ, но все-таки чувствовалъ себя вполнѣ готовымъ быть народнымъ учителемъ. Онъ разказалъ отцу о звуковомъ методѣ, о дѣтскихъ садахъ, о географическихъ играхъ, о методѣ Фрёбеля, много говорилъ о наглядномъ обученіи и кончилъ тѣмъ что попросилъ отца съѣздить въ земскую управу и похлопотать объ опредѣленіи его въ какую-нибудъ народную шкоду. Отецъ Иванъ съѣздилъ къ предсѣдателю управы, и благодушный предсѣдатель далъ отцу Ивану слово при первой же открывшейся вакансіи помѣстить его сына. Асклипіодотъ поблагодарилъ отца и въ ожиданіи вакансіи поселился въ его домѣ.

Въ это самое время, какъ намъ уже извѣстно, отцу Ивану опять пришлось выручатъ сына, для чего онъ по совѣту становаго и отправился въ Москву.

Отецъ Иванъ проѣздилъ болѣе недѣли, воротился домой вечеромъ и засталъ Асклипіодота сидящимъ на крылечкѣ.

— А, батюшка!… вскрикнулъ онъ увидавъ подъѣхавшаго отца. Вотъ и вы наконецъ. А ужь мы заждались васъ…. Ну что, благополучно ли съѣздили?

Отецъ Иванъ слѣзъ съ телѣжки и перекрестился на церковь.

— Благополучно, отвѣчалъ отецъ, — усталъ только, спина болитъ!

— Сходите въ баньку, натритесь перцовкой и все пройдетъ!…

— Меня ужъ въ Москвѣ натерли хорошо. Долго помнить буду… такую дали баню…

— Что такъ? спросилъ Асклипіодотъ.

Но отецъ не отвѣчалъ и вошелъ въ домъ. Войдя въ залу онъ снова перекрестился и изнеможенный отъ дороги опустился на кресло, приказавъ подать себѣ чаю…

— Вы бы лучше водки выпили! посовѣтовалъ Асклипіодотъ. Но видя что отецъ не въ духѣ, поспѣшилъ спросить:- ну что въ Москвѣ новенькаго?

— Да вотъ новенькое: былъ я въ Москвѣ у твоего пріятеля Скворцова, у котораго ты сломалъ замокъ и укралъ 200 рублей съ чѣмъ-то, отдалъ ему пятьсотъ и привезъ отъ него заявленіе что деньги о пропажѣ которыхъ онъ объявилъ онъ нашелъ.

— Подлецъ! проговорилъ Асклипіодотъ.

— Это ужъ второй разъ плачу. Первый разъ заплатилъ на станціи и теперь вотъ въ Москвѣ; но мнѣ не денегъ жалко, а позоръ убиваетъ меня…

— Какой же тутъ позоръ! замѣтилъ Асклипіодотъ:- это просто ребяческая шалость, тѣмъ болѣе что я обоимъ писалъ имъ что деньги отдамъ.

— Да, я читалъ твое письмо къ Скворцову, въ которомъ ты пишешь что какъ только умретъ твой отецъ… Ну? да будетъ толковать объ этомъ. Завтра поѣду къ становому и отвезу ему заявленіе Скворцова.

— Что же вамъ безпокоиться, къ становому могу съѣздить и я.

— Нѣтъ, ужь я самъ.

— Я думаю, началъ Асклипіодотъ, — слѣдуетъ на Скворцова подать просьбу за клевету…

— За какую клевету? спросилъ отецъ Иванъ.

— Очень просто. Въ кражѣ денегъ онъ уличалъ меня, а теперь пишетъ что деньги нашелъ. Значитъ клевета….

— Нѣтъ ужъ, клеветой этою мы обижаться не будемъ….

Асклипіодотъ замолчалъ. Подали чай.

— А у насъ здѣсь новость! проговорилъ Асклипіодотъ.

— Что такое?

— Общество составилось.

— Не трезвости ли? спросилъ старикъ. — Ужь не ты ли учредителемъ?

— Нѣтъ-съ. Общество ревнителей къ пополненію естественной исторіи вообще и къ поимкѣ грачевскихъ крокодиловъ въ особенности.

— Какую же роль играешь ты въ этомъ обществѣ?

— Я, никакой…

— Кто же устроилъ это общество?

— Знаменскій. Все бреднями по рѣкѣ бродятъ. Сегодня я посылалъ къ нимъ за рыбой: цѣлое ведро карасей прислали. Не прикажете да уху сварить?

Отецъ Иванъ невольно разсмѣялся.

— А крокодила-то поймали? спросилъ онъ повеселѣвъ.

— Теперь ужь два оказывается.

— Какъ два?

— Двухъ видѣла: самца и самку въ саду Анфисы Ивановны. Теперь ищутъ тамъ ихъ яица. Говорятъ, всю малину поломали!

Отецъ Иванъ разсмѣялся снова.

Послѣ ужина отецъ Иванъ ушелъ въ свою комнату и, утомленный отъ дороги, скоро уснулъ, а Асклипіодотъ вышелъ со двора, приказавъ работнику не запирать калитки.

Ночь была превосходная, одна изъ тѣхъ волшебныхъ ночей которыя даже обыкновенные ландшафты превращаютъ во что-то восхитительное и которыя, вдохновляя художниковъ подобныхъ Куинаджи заставляютъ ихъ переносить эти ночи на полотно. Все что днемъ подъ лучами палящаго солнца, среди пыльной душной атмосферы кажется намъ не заслуживающимъ вниманія, ничтожнымъ, даже пошлымъ, вдругъ при свѣтѣ луны, окутанное мягкими тѣнями, останавливаетъ на себѣ вашъ взоръ и восхищаетъ васъ. Вы засматриваетесь невольно и на полуразвалившуюся избушку, а на болото заросшее камышомъ, а на вѣтреную мельницу съ растопыренными крыльями, и на группу ветелъ растущихъ гдѣ-нибудь вдоль ручья, и на развалившійся плетень огорода… и невольно останавливаетесь предъ картиной… Вы одни, потому что въ деревняхъ ложатся рано, вамъ никто не мѣшаетъ, вы мечтаете и только изрѣдка мечты ваши прерываются или крикомъ цапли слетѣвшей съ болота, или фырканьемъ спутанной на выгонѣ лошади. Вы останавливаетесь, прислушиваетесь и слышите какъ гдѣ-то далеко звенитъ колокольчикъ то чуть слышно, то громче, смотря по вѣтру, а тамъ въ сторонѣ стонутъ мельничныя колеса и шумитъ падающая на нихъ вода!…

Въ такую-то ночь на одномъ изъ коноплянниковъ села Рычей чернѣлось что-то прижавшись къ повалившемуся плетню заросшему лопухами. Чернѣвшееся можно было cнaчала принять за кучу мусора, но такъ какъ куча эта иногда шевелилась и издавала по временамъ сдержанный шепотъ, то и можно было догадаться что это не куча, а люди, и что люди эти были между собою очень нѣжны, такъ какъ шепотъ по временамъ прерывался продолжительными поцѣлуями и вздохами…. Сверхъ этого, такъ какъ одинъ голосъ былъ погрубѣе, а другой понѣжнѣе, можно было заключить что группа эта состояла изъ мущины и женщины.

— Озорникъ вы, больше ничего! шепталъ женскій голосъ.

— Говорятъ тебѣ что люблю! шепталъ мужской голосъ.

— Люблю какъ чорта въ углу! перебилъ женскій шепотъ.

— А ты лучше выпей! говорилъ мущина…

— Нѣтъ, я больше пить не стану, я и такъ пьяна.

— Пей! Бутылка еще не вся, а ты знаешь что на двѣ бутылки и богатство, а счастье, и любовь!..

— Ужъ вы наговорите, васъ только послушай. Ужъ я разъ послушала васъ, а теперь всю жизнь свою плакаться буду… Погубили меня дѣвку…

Послышалось бульканье.

— Пей!

— Ну васъ, отставьте!

— Пей подъ ножомъ Прокопа Ляпунова!

— А вы тише кричите-то! Вишь Ляпунова какого-то придумали!

— Пей, а остальное выпью я.

— Приставать больше не будете?

— Не буду.

— И кто только выдумалъ эту водку!

Послышался глотокъ.

— Теперь я выпью! проговорилъ мущина и послышалось бульканіе и на этотъ разъ весьма продолжительное и слышно было какъ бутылка стукнула объ зубы.