Николай Лейкин - Просветитель

— Я попробую. Что-жъ, молока у насъ всегда много, — согласилась тетка и проговорила, обращаясь къ Самоплясову: — Учитель давеча приходилъ насчетъ облавы… съ егерями приходилъ. Въ воскресенье, что-ли, ладили…

— Никакой облавы… — отвѣчалъ Самоплясовъ. — Какая можетъ быть облава, если… съ Колодкинымъ такое происшествіе?

Онъ хотѣлъ сказать «съ мажордомомъ», но, взглянувъ на доктора, перемѣнилъ это слово.

— Да и глупая это охота облава, — прибавилъ докторъ. — Убійство какое-то, а не охота. Не люблю я ее. То-ли дѣло походить съ ружьемъ и собачкой! Разомнешься, находишься, намучаешься, а потомъ домой на отдыхъ, и ѣшь черезъ это вдвое… Вотъ завтра пойдемъ, пошляемся по болоту и по заросли…

— Рога мѣдные охотничьи жалко, Гордѣй Игнатьичъ, — сказалъ Самоплясовъ. — Я два рога съ собой привезъ для облавы, а теперь они у меня зря…

— У тебя многое зря… — мрачно отрѣзалъ докторъ. — Рога жалѣетъ… словно ребенокъ…

Самоплясовъ улыбнулся.

— Да они такъ хорошо играютъ… Звукъ такой пріятный… въ самомъ дѣлѣ, - по-дѣтски произнесъ онъ и спросилъ: — Завтра утречкомъ на разсвѣтѣ по болоту-то походить отправимся?

— Хорошъ я буду у себя въ амбулаторіи, если я сначала по болоту шляться пойду! Нѣтъ, прежде мы больныхъ примемъ, а потомъ остатокъ дня и пойдетъ у насъ на охоту.

— Могу для васъ новое ружьецо предложитъ, Гордѣй Игнатьичъ. Я три новыя ружья привезъ изъ Петербурга, но одно уже подарилъ лѣсничему Ивану Галактіонычу, — сказалъ Самоплясовъ.

— Пріятелямъ своимъ ружья даришь, а когда акушерка попросила у тебя на хорошее доброе дѣло денегъ, ты ей хотѣлъ десять рублей отвалить.

Докторъ вообще журилъ Самоплясова, Самоплясовъ конфузился.

— Сообщили ужъ вамъ… Ахъ, публика! — произнесъ онъ. — Но я вѣдь, все-таки, ей тридцать далъ.

Къ ужину пришелъ учитель. Самоплясовъ сообщилъ ему, что облава отмѣняется, и подарилъ ему мѣдный охотничій рогъ. За ужиномъ разговоръ шелъ о посидѣлкахъ. Рѣшили ихъ устроить въ ближайшее воскресенье. Учитель сталъ развивать программу посидѣлокъ. Говорили о чтеніи стиховъ, о пѣніи ученическаго, школьнаго хора. Составлялось нѣчто вродѣ программы. Докторъ назвалъ учителя фантазеромъ, сидѣлъ, слушалъ и насмѣшливо улыбался.

Когда учитель сталъ уходить, Самоплясовъ просилъ его оповѣстить всѣхъ парней и дѣвушекъ села Антропова черезъ школьныхъ учениковъ, что онъ приглашаетъ въ воскресенье, въ шесть часовъ вечера, на посидѣлки.

Въ слѣдующій день ученики и ученицы сельской школы по всему селу разнесли вѣсть, что питерскій Самоплясовъ устраиваетъ въ воскресенье въ волостномъ правленіи посидѣлки для парней и дѣвушекъ. Они отлично выполнили роль, которую въ городахъ играютъ газеты. Въ сумеркахъ, часу въ четвертомъ, когда Самопляеовъ и докторъ Клестовъ возвращались въ домъ Самоплясова къ обѣду, къ Самоплясову ужъ подбѣгали нѣкоторыя сельскія дѣвушки въ наскоро накинутыхъ на голову кофточкахъ или платкахъ и, кланяясь, застѣнчиво справлялись, вѣрны-ли толки о посидѣлкахъ, и спрашивали:

— А свѣчей или керосину съ собой приносить на посидѣлки не надо?

— Не надо, ничего не надо, — отвѣчалъ Самоплясовъ. — Эти посидѣлки не въ складчину, а отъ меня. Все для васъ будетъ. Ни о чемъ не безпокойтесь.

— И угощеніе?

— И угощеніе… Все, все… Орѣховъ и сѣмячекъ для васъ цѣлыя горы будутъ. Не сорите только шелухой по полу.

— Ежели со всякимъ угощеніемъ, то вы, Капитонъ Карпычъ, парней-то ужъ не очень виномъ поите, а то пьяные вѣдь они нахальники.

— Нѣтъ, нѣтъ. Этого не будетъ. Будьте спокойны.

— Да вѣдь иные и съ собой принесутъ пузырьки. У нихъ порядокъ извѣстный, — послышалось замѣчаніе.

— Обыскивать нельзя. Но какъ только кто пьянъ и начнетъ безобразіе — сейчасъ изъ компаніи вонъ. Самъ земскій начальникъ обѣщался на посидѣлкахъ быть, такъ чего-жъ вамъ еще! Будьте безъ сумнѣнія.

— Земскій даже? Вотъ тебѣ здравствуй! Груша, слышишь: земскій будетъ на посидѣлкахъ…

Дѣвушки отошли отъ Самоплясова въ полномъ удивленіи.

А дома Самоплясова ждалъ переполохъ.

Докторъ и Самоплясовъ вернулись съ охоты съ нѣкоторой добычей. Они принесли застрѣленнаго зайца и три штуки куропатокъ. Бродя по болоту и лѣсной опушкѣ, они сильно устали и проголодались. Собака доктора прибѣжала мокрая, высунувъ языкъ. Отъ нея пахло псиной и даже паръ шелъ. Докторъ и Самоплясовъ, снявъ съ себя охотничьи костюмы, въ рубашкахъ и жилеткахъ, тотчасъ-же сѣли за столъ. Докторъ съ наслажденіемъ выпилъ водки, крякнулъ и сталъ закусывать соленымъ. Тетка Соломонида Сергѣевна, подавая щи, начала что-то разсказывать о Колодкинѣ, который все еще продолжалъ убѣгать и напиваться, но Самоплясовъ махнулъ рукой и сказалъ:

— А ну его, къ лѣшему! Надоѣлъ онъ мнѣ. Противно слушать. Бросьте.

— Да какъ-же бросить-то, милый… Человѣкъ вѣдь… А ужъ коли печка, простая печка пошла на него и стала падать, то ему не сдобровать. Вѣдь прячется въ углы, въ чуланы, подъ кадушки и кулье зарывается.

— Галлюцинаціи начались… — проговорилъ докторъ. — Ну, вотъ послѣ обѣда я его посмотрю. Можетъ быть, ему что-нибудь прописать можно будетъ. Фельдшеръ вамъ приготовитъ.

Тетка умолкла. Самоплясовъ и докторъ поѣли щей, принялись зажареную баранину, какъ вдругъ за окнами послышался крикъ: «Караулъ! Спасите!» затѣмъ загалдѣли дѣтскіе голоса. Крики «караулъ» повторились.

— Не нашъ-ли это несчастный? — вздрогнула тетка и побѣжала въ чуланъ. — Нашъ! Нашъ! убѣжалъ вѣдь! Должно быть, это онъ! — раздались ея возгласы.

Затѣмъ за окномъ, на улицѣ, что-то тяжелое глухо шлепнулось о землю.

— Человѣкъ упалъ! Съ крыши упалъ! — кричали на улицѣ дѣтскіе голоса.

Самоплясовъ и докторъ переглянулись, сейчасъ-же бросили салфетки, выскочили изъ-за стола, быстро накинули на себя пиджаки и побѣжали на улицу. На землѣ, слегка покрытой недавно выпавшимъ снѣгомъ, около дома, какъ разъ передъ окнами, лежалъ распростертымъ человѣкъ въ одномъ нижнемъ бѣльѣ. Лежалъ онъ ничкомъ. Около него снѣгъ былъ обагренъ алой кровью. Это былъ несчастный Колодкинъ. Его окружали деревенскіе ребятишки и трогали за рубаху. Онъ стоналъ.

Растолкавъ ребятишекъ, докторъ и Самоплясовъ начали поднимать Колодкина. Онъ застоналъ еще больше, а затѣмъ, скрежеща зубами, сталъ читать молитвенныя слова: «святъ, святъ…. Наше мѣсто свято… Святая Троица помилуй…» Лицо его было въ крови. Кровь сочилась изо рта и носа. Его хотѣли поднять на ноги, но это не удалось. Онъ вырвался изъ держащихъ его рукъ и опять свалился на снѣгъ.

— Такъ нельзя… — пробормоталъ докторъ. — Надо носилки скорѣй… Хоть рогожныя носилки. Несчастный, должно быть, сломалъ себѣ что-нибудь. Нога сломана, нога… — прибавилъ онъ, видя, что нога Колодкина отвернута въ сторону.