Анатолий Рогов - Выбор

В сентябре в монастырь пришла новая государева грамота, помеченная девятнадцатым днем, в коей было написано: "Се аз князь великий Василий Иванович всея Руси пожаловал есми старицу Софью в Суздале своим селом Вышеславским с деревнями и починками, со всем тем, что бы к тому селу и к деревням и с починками исстари потягало до ее живота, а после ее живота ино то село Вышеславское в дом Пречистые Покрову святой Богородицы игуменье Ульяне и всем сестрам, или по ней иная игуменья будет в том монастыре в прок им. Писан на Москве лета..."

Этот подарок был намного богаче недавнего предыдущего: чтобы, значит, никакой нужды не знала ни сама, ни...

* * *

- Море Содомское извергнет рыб, будет издавать ночью голос, неведомый для многих; однако же все услышат голос его. Будет смятение во многих местах, часто будет посылаем с неба огонь, многие дикие звери переменят места свои, и нечистые женщины будут рождать чудовищ. Сладкие воды сделаются солеными, и все друзья ополчатся друг против друга; тогда сокроется ум и разум удалится в свое хранилище. Многие будут искать его, но не найдут, и умножатся на земле неправда и невоздержание.

Последние слова чтица произнесла тихо, испуганно и перестала читать. Все молчали и не двигались, никто не работал; некоторые с остановившимися от страха глазами, некоторые в глубокой задумчивости глядя в никуда или машинально теребя нитки, поглаживая пальцами шитье. Безразличных не было. Наконец чтица вопросительно посмотрела на Соломонию: читать ли дальше? И кое-кто еще посмотрел так же.

- Ладно, ныне хватит...

К шитью она вернулась в том же, двадцать шестом. После Петрова ждала в гости Мансурову и Траханиот - известили письмом, что будут. Вспоминала вместе пережитое, разные случаи, и вдруг в памяти всплыла узкая дубовая гулкая лесенка на третье жилье ее кремлевского терема, залитая солнцем то с одной, то с другой стороны ее мастерская и склоненные над шитьем головы и спины ее ненаглядных, бесценных мастериц, и впервые остро почувствовала и подумала, что самым прекрасным и отрадным, без единого пятнышка в ее прежней жизни было в общем-то только шитье и эта мастерская. И она, конечно, тут же позвала Наталию Телпневу и велела готовить все необходимое, чему та несказанно обрадовалась, признавшись, что уже давно тоскует без шитья, даже видела себя во сне не раз за пяльцами. Говорила это, улыбалась, а у самой на глазах радостные слезы. И через два дня они уже начали обе небольшие платы с херувимами. Нашлись и среди инокинь три неплохие мастерицы. Потом несколько еще попросили выучить их этому рукоделию. Но она, как и прежде, отбирала только действительно способных. И все равно через год их было уже одиннадцать, а через два двадцать одна, и пятеро из них суздальские мирянки. Желающих же учиться вообще без счета. Шли и шли. И если в самом начале худо-бедно, но все размещались в ее доме, то позже пришлось устраивать для них в монастыре особую палату: из бревенчатой трапезной выселили половину хозяйственных служб и отдали помещения им. Стояла трапезная хорошо, у восточной стены - свет ничто не застило, да она еще велела и в другой стене прорубить три окна - мастерская опять получилась двухсветная. Заказы текли рекой: все монастыри заказывали, церкви, епископ, частные лица, из других городов и обителей стали заказывать. Потому что уж больно тонкое, больно красивое, больно богатое и затейливое было буквально все выходившее отсюда, начиная с небольших платков и ширинок до полутора- и двухсаженных покровов и воздухов на гробницы святых и преподобных. И сплошь золотое шили, и серебряное, и низанное каменьями и жемчугом.

Причем каждый любопытствующий мог свободно прийти в любой день после полудня в Покровский монастырь, обогнуть справа собор и побывать в этой мастерской, посидеть на специально для того поставленных у стен лавках и поглядеть, как монашки и мирянки творят свои дивные дива, только ни в коем случае не мешать им, не стоять за спинами, не ходить, не разговаривать нарушителей выпроваживали.

А кроме того, она еще в своем доме завела обычай ближе к вечеру обязательно что-нибудь читать мастерицам вслух, когда они уже малость подуставали, - для развлечения и просвещения. И сама потом, если требовалось, поясняла, растолковывала прочитанное.

В мастерской делали то же самое и любопытствующих посторонних не гнали: хочешь - сиди слушай. А со временем она все чаще и чаще стала говорить и совсем свое.

У нее появилась в этом потребность: говорить с людьми. И чем их было больше, тем увлеченней она говорила - и поначалу только удивлялась, до чего внимательно ее все слушают, а потом нередко слушали и не шелохнувшись, и народу набивалось в мастерскую столько, и чужого, и своих монастырских, что и работу приходилось останавливать. И она поняла, что ей дан дар речи, дар убеждения. А позже решила, что только теперь и дан, здесь, в монастыре, чтобы она сделала наиважнейшее дело: рассказала как можно большему числу людей об истинном пророке и подвижнике земли русской Ниле Сорском и ему подобных и втолковала, что идти к Богу и по жизни можно только указанными ими путями, а остальные все неправедны, погибельны. Рассказывала о нем самом, какими чудодейственными силами одарил его Господь. О том, что делать нужно все по разуму, истине и чисто.

"Вся действуемая мудрованием предворити: без мудрования бо и доброе на злобу бывает".

И молитвы творить только умные - подробно растолковывая, зачем и какие именно.

И хлеб свой насущный каждый, тем более воинство господне, должно добывать лишь трудами рук своих. "Не делаяй бо, рече апостол, да не ест".

"Стяжания же, иже по насилию от чужих трудов противу главных заповедей Господних, считай что измена Ему, подлейшее кощунство".

И служение церкви сильным мира сего тоже измена, ибо сильные мира сего всего лишь человеки, со всеми людскими пороками, - как им можно служить? Помогать в делах разумных, чистых и добрых - да, должна. Но устроена-то она на земле Господом для того, чтобы служить только Ему, исполнять только Его волю, а не человеков, кем бы они ни были.

Когда говорила последнее, многие пугливо ежились, понимая, о ком она и о чем, а на следующий день народу обязательно приходило еще больше.

Задавали, конечно, и много разных вопросов, спрашивали советов, просили помощи, благословений. Но это чаще уже не в мастерской, не принародно, а где-нибудь наедине, и ей пришлось установить дни и время, в которое каждый желающий мог прийти к ней в келью, где им уже никто не мешал. Каждый день шли. Случалось, что сама и до мастерской не добиралась, хотя там долгое время стояла работа, которую будто бы и не шила, а жила ею, и к концу прикасалась как к живому существу, считая, что она в самом деле зажила своей особой жизнью, ибо это был большой покров, изображающий преподобную Евфросинию Суздальскую.