Юрий Слезкин - Столовая гора

— Ради Пушкина он забыл даже свою осторожность. Бедным нашим поэтам не поздоровится.

— Я бы на его месте не стала спорить с ними,— возражает мать, поливая котлеты соусом.

«Ах, мама, мама! Разве она что-нибудь понимает. Ведь это так интересно».

И, неся перед собой большой поднос с порциями котлет, Милочка быстро идет из кухни, шлепая красными чувяками, в столовую, где ее ждут голодные посетители.

В кафе-столовой у Дарьи Ивановны посетители бывают в разное время разные. Рано утром, до службы, наскоро пьют чай, едят мацони. Все они живут на холостую ногу, дома у них ералаш — самовара не ставят. Они пьют чай, сидя на краешке стула, читают газету, жуют чурек — все в одно и то же время. Многие так торопятся, что забывают расплачиваться. Тогда Милочка записывает их фамилию на стенке у стойки. И если кто-нибудь из них уже не появляется в столовой, то на память о них только это и остается.

Потом наступает перерыв. Слышно, как жужжат мухи, как чешется собака. Дверь с улицы открыта настежь, приперта кирпичом. Утренний воздух свободно проникает в комнату; можно разглядеть каждый ее угол, все ее убогое убранство.

Потолок черен от копоти, краска давно облупилась с отсыревших стен, деревянные столы стоят как попало — потемневшие от пролитого на них жира, по чистому в эту пору полу бегут вытоптанные дорожки. Над стойкой — панно, писанное Милочкой на дикте {15} 15 Дикт — у к р. клееная фанера. (Наличие украинизма в лексиконе автора, по-видимому, объясняется присутствием в его биографии эпизода, связанного с пребыванием на Украине,— см. вступит. статью.) : смерть во фраке танцует с Коломбиной, у ног их лежит плачущий Пьеро. Под этим панно, чинно в ряд, горшочек к горшочку, расставлено мацони, на блюде рядом — живая, кудрявая, остро пахнущая зелень: тархун, черемша, редиска, петрушка. В пустом запыленном стеклянном шкафу — пустые запыленные винные бутылки, педаль от рояля, коробки от гильз.

Дарья Ивановна вернулась с базара — готовится к тяжелому, полному чада, стука, жары дню. Ее движения спокойны, уверенны, на лице еще не залегла печальная усталость.

Кухарка гремит у плиты — швыряет поленья дров, наливает в бак воду.

Время от времени она прерывает свою шумную работу, выпрямляется, с остервенением скребет стриженую голову. По всей вероятности, она забыла что-нибудь важное. Потом начинает стучать и греметь еще яростней. С Дарьей Ивановной она большая приятельница.

— Раньше я бы с вами и разговаривать не стала, ну а теперь, как вы мне товарищ…

И смеется, растягивая рот до ушей.

Солнечные лучи все уверенней овладевают комнатой.

Милочка сидит на скамеечке (для ног) у порога кафе. На коленях у нее книга, но она смотрит вперед, щурит глаза. Улыбка остановилась у нее на губах — неясная, неопределенная улыбка, случайно, вместе с солнечным лучом упавшая на лицо. Может быть — только лишь отражение неба, гор, буйной листвы, шумов пышно зацветающего лета.

Впереди убитая булыжником площадь, на ней полуразвалившаяся водокачка, из которой бежит, бежит не переставая вода, образуя топкую лужу, края ее заросли травой, пробившейся между камней.

Слева врос в землю приземистый, раздавшийся в стороны дом. Он выкрашен в желтую краску, стены его заклеены афишами, на фронтоне красное, выцветшее на солнце полотнище: «Первый Советский театр».

За площадью стремится вверх прямая стрела бульвара. Каштаны и акация, сплетая над ним свои ветви, образуют зеленый шатер. Зеленые зыбкие пятна покрывают частой сетью песок дороги. Кажется, что идущие по ней люди пляшут, овеянные винным духом цветущих деревьев.

Вдали они образуют сплошную бархатную стену, сливаясь с кудрявым подножием Столовой горы. Ее косо срезанный конус, с еще не стаявшим на вершине снегом, победно блистает в лазоревом небе. Она открывает путь в неведомое сказочное царство, в буйный, мощный хаос камней, лесов, бесноватых потоков и льда — в неизмеримое девственное царство земли и солнца.

В агатовых глазах Милочки отражается весь этот мир. Она сидит, подперев ладонями подбородок. «Старинные мастера» Фромантена {16} 16 Фромантен , Фромантен-Дюпё Эжен (1820—1876) — французский живописец, писатель и историк искусства. Основной труд Фромантена «Старые мастера» (1876; рус. пер. 1966) содержит профессиональный анализ развития классического и современного искусства, характеристики отдельных мастеров и особенностей их живописной манеры. у нее под локтем. В ушах неумолчно гремит орган Терека, особенно явственно звучащий в эти ранние утренние часы. Терек бежит с камня на камень, преодолевая тысячу препятствий, и далеко возвещает о своем радостном, крушительном беге. Весь воздух рассыпается в прах под ударами его глубокого рокочущего голоса.

Вдоль бульвара идут редкие прохожие.

Напротив, в низеньком домике открылось окно, блеснув радужными стеклами. Рыжий перс в плоской, круглой тюбетейке выкладывает на широкий подоконник плоский — блином — белый лаваш и продолговатый с загнутым вверх, как у туфли, концом чурек.

Чистильщик сапог, черный, как его мази, турчонок сел на обычное свое место — угол бульвара и площади. Он кричит, выбрасывает из глубины горла шершавые, угловатые, как битый щебень, слова.

Сверкая спицами колес, проносится велосипедист. Он самоотверженно работает ногами, лицо его вдохновенно. Клетчатая кепка сдвинута на затылок.

— Доброе утро! — кричит он Милочке и исчезает в зеленой сени бульвара. Это поэт Авалов.

Милочка встает со скамейки. Она вытягивается всем телом, каждый мускул напрягается в ней, наполняется жизнью. Она поднимает руки вверх, сплетает над головой пальцы — холстинковое платье открывает до колен обнаженные загорелые ноги. Воздух до краев заливает грудь запахами, радостью, солнцем…

Рядом с нею затихает лошадиный топот. Какой-то всадник легко и быстро прыгает с седла. На нем коричневый бешмет, высокая белая папаха. Глаза его смеются из-под сросшихся густых бровей. Милочка опускает руки, платье снова скрывает ее колени. Загар на щеках кажется смуглее.

Зовут всадника Халил-беком. Он аварец — первый, единственный художник в своей стране {17} 17 Зовут всадника Халил-беком. Он аварец — первый, единственный художник в своей стране. — См. вступит. статью. . Черты его резки, тонки, узкая талия туго стянута ремешком; походка, как у горцев, кажется танцующей. В нем живут неслиянно два человека — европеец и азиат, дитя, улыбающееся солнцу. Он привязывает коня к фонарному столбу.

— Доброго утра,— говорит Халил гортанным голосом,— приятного дня,— и двумя пальцами касается лба у края папахи, как делают это все мусульмане.