Александр Ромашкин - Мемуары

Голос его был очень высоким, на истеричных нотах, речь - нервной и прерывистой, и он почти никогда не заканчивал предложений.

Я рассказал ему байку про немецких родителей, которой меня научил командир подводной лодки. Разумеется, я отдавал себе отчет в том, что сообщенные мной сведения будут проверяться, но я надеялся в скором времени выйти на связь с Центром, а уж они позаботятся и о папе с мамой, и о бабушке, и о дедушке, и можно не сомневаться, что в скором времени в Кенигсберге появится дружное семейство Сидороффых. Гейдрих выслушал мою историю с интересом и посоветовал сменить фамилию на более арийскую.

- Как звали вашего немецкого прадедушку, который вышел из Германии, чтобы поселиться...? - спросил он.

Я на секунду задумался. Единственным прадедушкой, которого я знал, был Алексей Гребнев. Гребнев Леша. На немецкое имя не похоже... А если задом наперед? Ашелвенберг... Уже кое-что! А имя возьмем папашино, Валентин, и переделаем на немецкий манер.

- Вальтер Шелленберг, - не моргнув глазом, ответил я.

- Вот и отлично! Я договорюсь с "Рассе унд Зидлунгсхаумптамт", чтобы вам выдали новый аусвайс. Там большие специалисты по... Теперь давайте поговорим о музыке. Вы играете на каких-нибудь...

- Я играю на...

Никогда я еще не был так близок от провала. Дело в том, что когда я жил в семье Лениных (так называли в Кремле семейство Ленина и Крупской), Ильич научил меня играть на балалайке. Но не мог ведь я признаться в этом отъявленному фашисту!

- ... на мандолине, - сказал я, решив, что переучиться в случае чего будет совсем несложно. - А вы сами на чем играть изволите?

- На скрипке, - гордо заявил Гейдрих. - У меня, знаете ли, дома есть...

Да, невероятно, но факт: этот несуразный человек с внешностью голодного паука оказался превосходным скрипачом! По выходным он устраивал в своем доме вечера камерной музыки, и я неизменно подыгрывал ему на мандолине и на гитаре. Впоследствии к вящему удовольствию шефа я освоил и арфу. Но это так, к слову.

Знание иностранных языков обеспечило мне высокую должность в СД: меня назначили начальником службы внешней разведки. Кабинет, который мне выделили, был, по сути, неприступным бастионом, хотя внешне выглядел весьма роскошно: дорогая мебель из ценных пород дерева, пушистый персидский ковер на полу, антикварный шкаф со справочной библиотекой, широкий стол с разноцветными телефонами: белый - простая связь, серый - засекреченная, коричневый - прямая связь с Гиммлером и черный - с Гитлером. Окна, однако, были затянуты не гобеленами, а проволочной сеткой под высоким напряжением. В стол были вделаны два пулемета, которые автоматически наводились на посетителя. Стоило нажать потайную кнопку в ножке стула - и они изрешетили бы любого неполюбившегося мне гостя. Раз уж речь зашла о технических деталях, нельзя не упомянуть о том, что в моем служебном "Мерседесе" был установлен коротковолновый радиопередатчик прообраз сотового телефона, при помощи которого я мог связаться с любым своим сотрудником и впоследствии - с женой из любой точки в радиусе 40 километров от Берлина.

Собственно говоря, моя карьера в СД или службе безопасности СС (с 1939 года - "Рейхзихерхайтсхауптамт" или Главное управление имперской безопасности), включая тайные операции по внешней разведке, осуществлявшиеся под моим руководством, была описана мной в книге мемуаров "Лабиринт", вышедшей сразу после моей официальной смерти. Как Вальтер Шелленберг я умер 31 марта 1952 года в Клинике Форнака, в Турине. А на самом деле в то время, когда меня отпевали в Италии, я сидел во Владимирской тюрьме под следствием. Что и говорить, мемуары были написаны мной по приказу свыше, но как ни странно, вышли в свет практически без купюр. Видимо, сыграло свою роль то, что они были опубликованы на Западе, а не в СССР, и НКВД не хотело выдавать своей причастности к авторству.

Что касается официального "Шелленберга", жизнь его была скоротечна: в 22 года вступил в нацистскую партию, в 24 - в СД, в 31 назначен начальником 6-го Управления РСХА (внешняя разведка), в 35 приговорен Нюрнбергским трибуналом к шести годам тюрьмы, в 41 освобожден по состоянию здоровья, в 42 скончался. Был дважды женат и оставил после себя ребенка.

Итак, остановлюсь на том, о чем по разным причинам было недоговорено в мемуарах.

Во-первых, в 1952 году я лишь смутно намекал на свои особые отношения с фрау Гейдрих. Мол, верховая езда, концерты, бридж и прочие невинные развлечения. На самом деле у меня с этой нордической красавицей был бурный роман, который чуть было не стал для меня гибельным. Однако в мемуарах я замолчал этот роман отнюдь не из-за НКВД, но чтобы не доставить горьких минут моей верной жене, которая в то время еще была жива. А роковой для меня эта страсть едва не стала после одного неприятного случая.

Началось все с того, что на острове Фемарн в Балтийском море собралась объединенная конференция СС и полиции, а жена Гейдриха была как раз оттуда родом и отдыхала там в то время на летней вилле. Сразу по окончании конференции Гейдрих вылетел на личном самолете в Берлин, а его супруга уговорила меня остаться с ней еще на один день. Конечно, это было полным безумием, спать с женой своего начальника, одного из самых могущественных людей Третьего Рейха, но любовь лишила меня разума, и я остался на острове. Чтобы не попадаться на глаза прислуге, доносившей все Гейдриху, я отправился с возлюбленной на автомобиле на озеро Пленер, где она бегала еще пацанкой, по ее собственному выражению. Это была райская ночь: мы купались голышом в теплом озере, жгли костер и без устали кувыркались на свежескошенной траве.

Разумеется, не успел я вернуться в Берлин, Гейдриху уже было обо всем известно. Я ожидал возмездия, но Рейнхард был внешне спокоен. Зловещим симптомом его чрезмерного раздражения выступало лишь то, что он избегал общения со мной. Тем более, я обеспокоился, когда начальник четвертого управления группенфюрер Генрих Мюллер сообщил мне, что Гейдрих хочет пройтись с нами вечером по городу в штатском. Такие походы по кабачкам случались неоднократно и ранее: мой шеф любил "сообразить на троих" после работы, - и все же на этот раз я предчувствовал западню.

Сначала мы зашли в один изысканный и очень уж приличный ресторан, а после отправились в маленький кабачок-гадюшник на Бендлерштрассе, возле военного министерства. Мюллер заказал свое любимое баварское пиво и подал мне кружку. Гейдрих потребовал крепленого рейнского вина и неожиданно стал травить байки из жизни летчика-истребителя. Я сильно сомневался в правдивости его рассказов, поскольку мне доподлинно было известно, что он служил не в авиации, а на флоте, в чине кадета на крейсере "Берлин" под командованием Канариса, будущего адмирала. Морским лейтенантом он так и не стал, потому что попал как кандидат в офицеры под суд чести по обвинению в личной нечистоплотности (онанизме). Да, я знал, что мой шеф нагло врет, но ведь я не мог ему сказать в лицо: