Александр Ромашкин - Мемуары

Но и когда к Гитлеру вернулся голос, он наказал Мюллера лишь тем, что перестал приглашать его на званые вечера и приемы. Здесь нужно заметить, что у Гитлера была одна существенная слабина в характере: он не мог, как Сталин, сурово карать своих соратников. Видно, сказывался "синдром Рема". 30 июня 1934 года, в "ночь длинных ножей", фюрер жестоко расправился со своим бывшим другом и единомышленником, командиром штурмовых отрядов. Дальнейшее поведение Гитлера говорит о том, что его всю оставшуюся жизнь преследовали угрызения совести за свою чрезмерную жестокость: с той злополучной ночи вплоть до покушения на него 20 июля 1944 года фюрер не покарал ни одного из своих сподвижников, хотя и было за что. Бесхребетность Гитлера в отношении людей, с которыми он был знаком лично, до крайности развратила верхушку третьего рейха. В буквальном смысле слова каждый делал все что ему заблагорассудится и ни за что не нес ответственности. К примеру, рейхсмаршал Геринг, который отвечал в третьем рейхе за вывоз культурных ценностей с оккупированных территорий, открыто грабил имперскую казну, за что и получил прозвище "короля спекулянтов". Зная об этом, Гитлер не доверял Герингу серьезных дел - только и всего. Опальный рейхсмаршал утешился тем, что приобрел в северных окрестностях Берлина роскошную виллу, назвал ее в честь своей первой жены "Каринхалле" и устроил в ней художественную галерею, мало чем уступающую по богатству Прадо или Уффици.

В то время как любое слово Сталина ловилось на лету и немедленно претворялось в жизнь, указания Гитлера на каждом шагу игнорировались.

Дело доходило до смешного: фюрер четыре месяца добивался запрещения демонстрации в Берлине американского фильма "Серенада солнечной долины" как пропагандирующего чуждые арийской расе ценности - в ответ он слышал неизменное "яволь", никто не возражал и не пререкался, но фильм продолжал идти с большим успехом у зрителей. Адольф был в ярости: он топал ногами, плевался и матерился, подчиненные изображали на лицах безмерное почтение и благоговейный ужас, лепетали "яволь" и поспешно удалялись, чтобы... пригласить на "Серенаду" очередную фройляйн. Фюрер рыдал от бессилия, да и что он мог поделать? Самолично ворваться в проекторную будку и изорвать на куски ненавистную пленку?!

Кстати, о фильмах: когда Мосфильм задумал снять телесериал по моей биографии, написанной Ю. Семеновым, в которой я раздвоился на Штирлица и собственно Шелленберга, первоначально планировалось пригласить на главные роли артистов театра Ленинского комсомола. Штирлица должен был играть Янковский, Шелленберга - Караченцов, Мюллера - Леонов, а радистку Кэт - Коренева. Однако культурный отдел ЦК КПСС встал на дыбы: как это так, ленинский комсомол и имперская канцелярия! В итоге ведущие роли были распределены между любимыми артистами Леонида Ильича.

Но вернусь к фюреру: в последние дни жизни он был так разочарован в немецкой дисциплине и воле к победе, что сказал при мне буквально следующее: "Немцы - дерьмовый народ. Проиграв войну, они докажут свою биологическую неполноценность. Германская раса недостойна меня. Если бы я располагал такой нацией, как Сталин, исход войны был бы другим".

Однако история - гордая женщина, она всегда отдается кому-то одному, а остальные только наблюдают, как ее имеет "победитель". Двух победителей быть не может. Гитлер то ли застрелился, то ли отравился (да и кому интересно, как умер тиран-неудачник?), а Сталин повесил себе на грудь "Орден Победы" и отдал высшее руководство Германии под трибунал.

Оказался под судом и я. Разумеется, Вышинский не собирался судить меня всерьез, это был только спектакль для американцев, потому что по плану Центра я должен был организовать для "янки" внешнюю разведку. Но об этом

- в следующей главе.

Нюренберг-Владимир-Байконур: я сказал "поехали..." (глава десятая, в

которой меня судят за преступления против человечества и за

двоежонство, я становлюсь трижды отцом и первым космонавтом) В прошлой главе я рассказал о том, как завербовал Мюллера. Представьте теперь мое отчаяние, когда по окончании войны этого прожженого фашиста приняли, хотя и тайно, но со всеми почестями в Москве, а меня, доблестного советского разведчика, отдали под трибунал в Нюренберге.

Разумеется, дальновидное начальство готовило меня для дальнейшей работы на Западе, поэтому было принято решение продолжать игру в Шелленберга, но все же... Десять лет я работал в тяжелейших условиях, и только передо мной забрезжила надежда возвращения на Родину - тяжелая тюремная дверь закрыла все пути! Я был в полной депрессии.

Три года меня держали в заключении без суда, лишь время от времени вызывая в зал заседаний в качестве свидетеля по делам Геринга, Риббентропа и других преступных бонз фашистского режима. Нельзя сказать, чтобы я скучал взаперти: американцы предложили мне, как крупному специалисту по заграничной разведке, помочь им в организации своего шпионского ведомства, прямым текстом обещав "замолвить обо мне словечко" перед Фемидой. Мои каторжные умственные труды не пропали даром - и в Вашингтоне, и в Москве "хозяева" были очень довольны результатами. Все получили то, что хотели: американское правительство - новую игрушку под названием ЦРУ, НКВД - полную и подробную структуру свежеиспеченной "конкурирующей фирмы", а ваш покорный слуга - мягкий приговор.

Через четыре месяца после того, как 18 сентября 1947 года Актом о национальной безопасности было учреждено Центральное разведывательное управление, я предстал перед американским военным трибуналом по "Делу о Вильгельмштрассе: Соединенные Штаты Америки против Эрнста фон Вайцзеккера и других". Всего было 20 обвиняемых: государственные секретари, второстепенные министры и начальники департаментов. Дело слушалось больше года. Меня обвинили в двух преступлениях: я был членом СС и СД и возглавлял управление, причастное к казни русских военнопленных, набранных для проведения операции "Цеппелин". Суд принял во внимание как смягчающее вину обстоятельство то, что я пытался спасти узников концлагерей от смерти. В итоге мне дали самое легкое наказание по этому делу: шесть лет тюрьмы, с зачетом трех лет, проведенных в заключении под следствием.

Казнь нацистских преступников через повешение: в крыше специльного барака под казненным открывался люк В июне 1951 года я вышел на свободу и по заданию из центра отправился в бессрочный отпуск. Приказ был лаконичен: "Отдыхать". Это меня как опытного чекиста слегка настораживало, ведь я и так шесть лет "отдыхал" на нарах, если не считать непыльной работенки по организации ЦРУ. Не оговаривались в приказе и столь важные вопросы, как отдыхать, где и на какие средства. Благо, американцы оказались честными ребятами и выдали мне тайный гонорар за работу на "дядюшку Сэма". Сумма была не ахти какая, но ее вполне хватило на то, чтобы поселиться с женой и детьми на скромной вилле в Швейцарии и, не заботясь о добывании куска хлеба, расслабленно предаться мемуарам. Однако вскоре "швейки" попросили меня покинуть страну. Формальных претензий у жандармов не было, но мне намекнули, что не потерпят у себя нацистского преступника, хотя бы и отбывшего срок. Пришлось перебраться в маленький итальянский городок Палланца на берегу озера Маджоре. Там я продолжил свое писательство.