В Ропшин - Конь вороной

10 декабря

Мадам Минькович стучится ко мне:

- К вам пришли, господин генерал.

Я оборачиваюсь. На пороге молодая женщина в белой папахе. У нее серые, навыкат, глаза и круглое, нарумяненное лицо. Она нерешительно подходит ко мне.

- Вы удивляетесь? Я Тетерина.

Я не удивляюсь. Она не могла не прийти: она загнана и окружена, как волчица. Я подвигаю ей стул:

- Садитесь.

Она вынимает платок и плачет. Я молчу. В дверях бесшумно вырастают Егоров и Федя. Они жадно, в упор, разглядывают ее.

- Я пришла... Я пришла предложить вам свои услуги...

- Какие услуги?

- Я хочу служить белым.

- Вы были агентом Чека?

Она говорит сквозь слезы:

- Заставили... Поневоле...

- Ваш муж повешен?

- Он мне не муж...

Горячий обруч сжимает мне горло... Она своею рукой расстреливала наших солдат. Она перед смертью издевалась над ними. Мы повесили ее мужа. А теперь она предает своих.

- На службу я вас не приму.

Она с улыбкой опускает глаза.

- Напрасно... Я готова на все...

- На все?.. Послушайте, вот что. Предлагаю на выбор. Либо я вас отдам вот им, либо... либо вы застрелитесь сами. Решайте.

Егоров и Федя понемногу придвигаются к ней. Она не верит. Она говорит:

- Вы шутите?

- Нет.

- Не может этого быть...

- Ординарцы!

Она встала. Она поняла наконец. Она не плачет и не улыбается больше. И вдруг с размаху падает на пол. Бьется полное, обессиленное внезапно тело. Я говорю:

- Уберите ее.

Егоров подходит и толкает ее сапогом.

- Вставай, бесовка... Пора.

А Федя подмигивает единственным глазом:

- Пожалуйте, мадам, бриться.

11 декабря

"Соль - добрая вещь. Но ежели соль не солона будет, чем вы ее поправите? Имейте в себе соль". Так сказано в Евангелии от Луки. Соли у нас не занимать стать. Крепкой, соленой соли. Довольно ее и у них, у наших непримиримых врагов. С точки зрения спокойного кресла, чистых комнат и уравновешенной жизни, мы такие же разбойники, как они. Я уже сказал: "Мы мазаны одним миром". Пусть так. Но я спрашиваю: что лучше, благоденственное, то есть, в сущности, подлое, житие или наша греховность? Кто ближе к истине, святой Касьян или святой Николай? Касьян в ризах, в благочестии и в молитве. Николай в рубище, в грязи и в крови. Но ведь Николая празднуют девять раз в один год. Что мы знаем? Разве нам дано знать? "Я взглянул, и вот конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей".

Федя на кухне ухаживает за судомойкой. Судомойка толста и стара, но Федя не очень разборчив. Он сегодня принарядился, смазал маслом пробор и вымылся "березовым кремом" - "для красоты", как он говорит. Он томно перебирает струны гитары, а судомойка хихикает визгливым смешком. У Феди душа спокойна.

12 декабря

Красные перешли в наступление. Я иду к мосту. Его защищают взятые нами красноармейцы. Ими командует Вреде. На другом берегу реки обнаженный кустарник, низкая и густая заросль. В этой заросли стрелковые цепи. Красные постреливают лениво, точно нехотя, точно не зная зачем. На мосту пулеметы. Один из пулеметчиков, высокий рыжий детина в обмотках, узнает меня и весело говорит:

- Здравия желаю, господин полковник.

- Как живете?

- Живем.

- У кого лучше?

- У нас.

У кого, у нас? У нас или у них? Ведь и те другие - мы. Я спрашиваю:

- Почему лучше?

Он ухмыляется во весь рот.

- Как же можно? Знаем, по крайней мере, за что воюем.

- За что?

- За Расею.

За Россию. Точь-в-точь как Егоров. Значит, Россия не праздное слово, не безжизненное, на школьных картах, название. Значит, не я один кровно привязан к ней. Значит, голос ее звучит и в этих простых сердцах. Россия... Ей, матери нашей, наша жизнь и наша действенная любовь.

13 декабря

Красные атакуют. Снова рвутся гранаты. Снова повизгивает шрапнель. Голубка насторожилась и повернула морду к реке. Я успокаиваю ее и медленно еду на батарею. Но вот близко, над головой, заскрежетало, кружась, колесо. Сверкнул огонь. Пахнуло горячим дымом. Я откидываюсь невольно назад и опускаю поводья. Голубка взвивается на дыбы... Меня догоняет Вреде.

- Юрий Николаевич, мы держаться не можем.

Кровь бросается мне в лицо.

- Почему?

Но он отвечает спокойно:

- Не верите? Посмотрите сами.

Я посмотрел. Наши красноармейцы дерутся храбро, не хуже улан. Они не могут не драться: красные победят - расстреляют. Но много ли их осталось? Но цепи уже на мосту. Но уже за горкой, на батарее, раздается "ура!"...

14 декабря

Итак, совершилось. Мы уходим. Чего я достиг?.. Позади - родимая глушь, впереди - чужая граница. Где Москва? Где мечты о Москве?

Вот опять запорошенный инеем бор, звон удил и ровный топот копыт. Вот опять пофыркивает Голубка и поскрипывает кожей седло. Вот опять привычное, - нет, новое, столетнее, утомление. Уланы не поют больше... Я обернулся на их немногочисленные ряды. Вреде едет понуро, нахохлившись в летней шинели. Так же понуро едет Егоров. Один Федя не теряет бодрости духа. Он поднял меховой воротник. Ему тепло. Он мурлычет себе под нос:

Как были мы на бале,

На бале, на бале,

И с бала нас прогнали,

Прогнали по шеям...

Я командую:

- Рысью... ма-арш!..

II

3 июля

Груша сидит на траве. Она в розовой кофте. Вечереет. В теплом воздухе комариный звон.

- Груша, узнала?

- Узнала.

- Сколько их?

- Да трое всего. Стоят в четвертом дворе, направо. С утра самогонку пьют.

- Городские?

- Городские, из Ржева. Один рыжий, фабричный. Другой лохматый, будто из духовного звания. А третий вроде как писарек.

- Из исполкома?

- Да, гады... С бумагой и винтовки при них. Сказывают: утят считать будут.

Она смеется - скалит белые зубы. И, рассмеявшись, закрывает локтем лицо.

- Груша, не страшно?

- Чего страшно-то?.. Я их и сама придушу. Ночью подкрадусь и придушу. Всем троим цена три копейки.

- А расстреляют?

- Не расстреляют небось... Я в лес убегу. К тебе.

Я сажусь рядом с ней. Она потупилась. Потом несмело отстраняет меня рукой:

- Барин... Голубчик... Увидят...

4 июля

Мы четвертую неделю в лесу. У меня двадцать шесть человек - "шайка бандитов". О нас сложилась легенда. Говорят, что нас две дивизии, что мы взяли Калугу, что мы идем на Москву. Стоустой молвой разносится слух, что пришла наконец своя, мужицкая, власть и карает "бесов". Вся округа нам верит. Я бы мог поднять и Столбцы, и Можары, и Зубово, и Сычевку. Но я не знаю времен и сроков.

Я сегодня встал на заре и пошел без дороги. Под ногами папоротник и мох, над головою прозрачное, омытое ночным дождем небо. Еще утро, еще солнце не греет, а уже гудят над дикой малиной пчелы. Я слежу за ними прилежным глазом. Они живут короткое лето, мы - короткую жизнь. Они трудятся, мы - воюем. Они оставят медовые соты, мы... Что мы оставим?..

Я "зеленый". Я скрываюсь в зеленом лесу. Я счастлив. Я счастлив, потому что слуга России.