Сергей Заяицкий - Земля без солнца

— Великий Кант в тысяча семьсот пятьдесят пятом году…

Марсель Крапо чувствовал, что голова его пухнет и сейчас лопнет, поранив окружающих осколками черепа. На фоне огромной белой стены Гампертон-сапажу казался гигантским би-ба-бо, бранившим аудиторию за то, что Лаплас жил в семнадцатом веке. Он тыкал указательным пальцем в кафедру, не разбирая, куда тычет, и один раз попал в приготовленный для него стакан с морсом.

— Исследования Вольфа в Цюрихе показали… Да, да, милостивые государи, показали, что период этот равен одиннадцати годам и одной девятой года…

Красивый человек, сидевший рядом с кафедрой, подал какую-то картонку, разделенную на клетки, с причудливой кривой линией. Линия эта вдруг поползла по белой стене… И это оказалась вовсе не стена, а какое-то белое дерево, по ветке которого ползла тонкая змея, вроде дождевого червя в два метра длиной. Обезьяна-сапажу раскачивалась тут же, уморительно гримасничая и крича: «Великий Гельмгольц и я, тогда еще молодой ученый»… Марсель Крапо полез в карман, чтобы пощупать вчерашние франки. Никакого кармана — он гол совершенно… Вдруг все деревья тропического леса зашумели, и пальмы полезли прямо на него, толкая его, наступая корнями на ноги, говоря: «виноват». Какая-то ветка сильно ударила его по плечу.

Перед Марселем стоял вчерашний ночной гость и смотрел на него сердито.

Аудитория была пуста, только в дверях еще толпились уходившие слушатели.

— Вы проспали всю лекцию, черт побери!

— О, нет, сударь! Я не знаю, как это вышло…

— Вы запомнили хоть одну фразу?

— Великий Кант и Гельмгольц, тогда еще молодой ученый…

— Какая ерунда… Ну, все равно. Сегодня, в девять часов вечера, приходите в сто пятидесятую комнату. Вы знаете «Gгand Ноtеl»? Никто не должен об этом знать. Понимаете?

И маленький человек, сбежав по широким ступеням, исчез за дверью.

— Да, — крикнул знакомый голос.

В большом номере, за столом, на котором стояли всего три бутылки вина, сидели три господина. Первым был хорошо знакомый Крапо все тот же маленький человек, второй был тот самый красавец, который подавал профессору причудливые таблицы, третий же, худой, меланхолического вида франт, был ему совершенно неизвестен.

— Вот и Марсель Крапо, — воскликнул маленький человек, — смотрите, он проспал лекцию и теперь опоздал на целую минуту!..

— Годится ли он? — пробормотал меланхолический человек. — Одно дело испорченный граммофон, другое дело…

— Нужно испытать его, — воскликнул красивый господин, — мы для этого собрались!.. У вас все, что нужно, господин Лебеф?

— Все, что нужно.

Молодой человек взял с окна и перенес на стол ящик. После этого он поставил на тот же стол две свечки.

— У него нос слишком длинен, — пробормотал другой.

— Оставьте, Мак-Кеней, вы сегодня невозможны…

Марсель Крапо начинал чувствовать себя глупо. Но, взглянув на ящик, который открыл его владелец, он увидал знакомые ему растушовки, баночки, разноцветные косички и парики. Ага! Дело, очевидно, идет о театральной антрепризе. Он покорно сел в кресло, и маленький человек, достав из ящика парик с лысиной (которая казалась Марселю знакомой), натянул его ему на голову.

— У вас предполагается спектакль? — спросил Крапо.

— Молчите, а то я буду попадать пальцами вам в рот.

Маленький человек стал обращаться с лицом Крапо так, как будто это был кусок загрунтованного холста. Он делал на нем штрихи, точки, стирал их, делал снова, щурился, отходил, вытирал пот со лба.

— Готово, — проговорил он, наконец, с волнением.

Оба другие встали и стали внимательно разглядывать Марселя.

— Нельзя ли все-таки укоротить ему нос? — пробормотал тот, которого назвали Мак-Кенеем.

Марсель Крапо с удовольствием дал бы сделать это, если бы ему обещали пожизненную пенсию, франков пятьсот в месяц. Он уже хотел начать переговоры, но молодой человек с красивым лицом не дал ему заговорить.

— Очень хорошо! — вскричал он. — Пусть посмотрит в зеркало.

Марсель Крапо подошел к зеркалу, висевшему на стене, и вскрикнул от изумления: профессор Гампертон-сапажу в упор глядел на него.

— А теперь, — сказал маленький человек, — изобразите профессора.

— Вы хорошо знаете этих людей, которые сегодня приехали?

— С одним из них я был раньше знаком, господин профессор.

— Кто же он, м-р Вильямс?

— Это Мак-Кеней — путешественник…

— Зачем он приехал?

— Охотиться на львов. А другой — художник…

— Зачем он приехал?

— Рисовать пустыню…

— Значит, есть еще в мире люди, которым нечего делать?

— По-видимому, господин профессор.

Профессор подошел к окну и воскликнул с восторгом:

— Слава богу, солнце заходит!

Действительно, вдали оранжевый шар касался края безмерной, пустыни, словно гигантский апельсин лежал на огромном золотом столе. За горами уже притаилась ночь. Еще мгновение — и она исторгнется из жарких ущелий, и звездный пожар вспыхнет на небе.

— Скоро можно будет дышать.

Профессор взглянул в окно. Припав к зданию обсерватории, словно пизанская падающая башня, блестела медная масса самого большого в мире телескопа. Казалось, пушка была направлена в небо. Роберт Гампертон подошел к окну и осушил зарытый во льду стакан морса.

— Марсель, — крикнул он в слуховую трубу, — холодную ванну!

Затем, обращаясь к Вильямсу, он сказал, потирая руки.

— С завтрашнего дни начнем наблюдать солнце. Вы осмотрели все приборы?

— Все в полной исправности…

— Я с удовольствием замечаю, что жара на вас мало действует, м-р Вильямс.

— Я стараюсь не распускаться.

— И вы правильно поступаете, милостивый государь, нужно всегда держать себя на вожжах… всегда на вожжах…

Два человека — один высокий, другой маленький — шли по крутой тропинке, ведущей к обсерватории, и тени их, изломанные скалами, простирались до самой вершины горы;

— Пригласите их ужинать, м-р Вильямс: я иногда люблю общество бездельников. Ну, в чем дело?

— Ванна готова, сударь.

— Ледяная?

— Ледяная.

Профессор был доволен лакеем, которого он нанял в Париже перед тем, как уезжать в Африку. Почему-то лицо лакея показалось тогда знакомым, но он никак не мог вспомнить, где он его видал. Впрочем, тот служил как нельзя лучше. Так и теперь все было приготовлено в ванной комнате. Возле кушетки стоял столик с рюмкою коньяку и жженным миндалем. Сквозь открытую дверь виднелась мраморная, освещенная невидимой лампочкой комната, посреди которой в четырехугольном углублении в полу трепетала зеленоватая поверхность воды. Профессор быстро снял пикейные брюки и прозрачную рубашку.