Александр Амфитеатров - Умница

Въ довольно тускломъ зрительномъ залѣ х — ской оперы замѣчалось необычайное оживленіе. Шли «Гугеноты». Рауля пѣлъ любимый теноръ; публики было много. Но вся эта публика, или, по крайней мѣрѣ, ея значительное большинство не смотрѣла на сцену. Бинокли партера были прикованы къ крайней ложѣ бель-этажа; туда же, при апплодисментахъ, посылалъ льстивые поклоны и любимый теноръ — здоровенный дѣтина съ хищнымъ висячимъ носомъ и глазами въ родѣ чернослива. Онъ бросалъ въ ложу сладкіе взоры и рисовался въ своемъ красивомъ костюмѣ съ кокетливыми ухватками опытнаго, умѣющаго заявить себя съ казовой стороны альфонса. Но дама, сидѣвшая у барьера ложи, не обращала на артиста никакого вниманія, да, кажется, даже и вовсе не слушала оперу, занятая разговоромъ со своимъ кавалеромъ. Сѣдые усы на бритомъ лицѣ и строгая выправка обличали въ этомъ элегантномъ господинѣ бывшаго военнаго и, вѣрнѣе всего, кавалериста, а умный, наблюдательный и неоткровенный взглядъ — большого дѣльца. Звали его Владиславомъ Антоновичемъ Замойскимъ; онъ былъ главнымъ управляющимъ х — скихъ земель княгини Латвиной — скромное званіе, дававшее, однако, Замойскому до тридцати тысячъ рублей въ годъ. Дама у барьера ложи и была сама княгиня Анастасія Романовна Латвина, только что прибывшая въ X. послѣ пятилѣтняго отсутствія. Она почти всегда жила въ Парижѣ, и теперь, при первомъ ея выѣздѣ въ х — скій свѣтъ, мѣстныя аристократки съ завистливымъ замираніемъ сердца критически пожирали глазами ея ворговскій туалетъ и брилліанты отъ Шомберга. Княгиня выносила общее вниманіе, какъ бы не замѣчая его, — свойство лицъ, сдѣлавшихъ прочную привычку быть предметомъ постояннаго любопытства праздной толпы. Княгиня была далеко еще не стара и весьма недурна собою, хотя — вовсе не аристократической красотой. Ея свѣжее русское лицо съ пухлыми щеками, сочнымъ маленькимъ ртомъ и неправильнымъ — немножко на манеръ груши — носомъ, на первый взглядъ, казалось почти вульгарнымъ. Такія мѣщанскія физіономіи, обыкновенно, принадлежатъ женщинамъ не особенно умнымъ, мало образованнымъ, добродушнымъ, мягкосердечнымъ и слабохарактернымъ. Новички-знакомые часто принимали княгиню — благо ей это льстило почему то! — именно за такую ничтожную женщину, пока хорошенько не вглядывались въ нее или не заставляли ее рѣзкимъ словомъ, неловкою шуткой поднять свои вѣчно опущенныя рѣсницы и открыть глаза — громадные сѣрые, съ жесткимъ стальнымъ блескомъ въ глубинѣ, и никогда, — даже если княгиня заливалась самымъ, повидимому, задушевнымъ смѣхомъ, — не улыбающіеся. «Лицо прачки, фигура Цереры, взглядъ принцессы крови, мозгъ Бисмарка!» — такъ характеризовалъ свою супругу князь Ипполитъ Латвинъ, до тла прогорѣвшій баринъ, полу-развалившійся, отжившій, больной жуиръ. Его никогда не видали въ X. Онъ жилъ щедрыми подачками своей жены. всегда врозь съ нею, и гдѣ-то очень далеко: не то на Хіосѣ, не то на Азорскихъ островахъ. Такъ что многіе даже не вѣрили: ужъ точно ли есть на свѣтѣ какой-то князь Латвинъ, мужъ Анастасіи Романовны, урожденной Хромовой, дочери Романа Прохоровича Хромова, одного изъ богатѣйшихъ волжскихъ рыбниковъ, а въ началѣ сороковыхъ годовъ простого нижегородскаго мужика внаймѣ на второстепенномъ рыбномъ промыслѣ.

Не совсѣмъ заурядную исторію жизни, дѣлъ и богатства Анастасіи Романовны придется начать издалека, ab оѵо.

Въ сороковыхъ годахъ Нижній посѣтилъ князь М — въ — высокопоставленное лицо, почти всемогущее въ Россіи того времени, личный другъ императора Николая, человѣкъ съ острымъ и саркастическимъ умомъ. Въ Нижнемъ, разумѣется, его принимали съ великими почестями и съ еще большимъ страхомъ. Мѣстныя власти трепетали и до того перестарались въ усердіи оградить высокаго гостя отъ докучливости постороннихъ лицъ, а особенно всякаго рода просителей, что князь, по возвращеніи въ Петербургъ, юмористически воскликнулъ, въ отвѣтъ на вопросъ одного придворнаго, каково ему жилось въ Нижнемъ:

— Благодарю васъ, недурно — пилъ, ѣлъ и спалъ, какъ никогда. Но зачѣмъ все-таки я самъ себя безвинно посадилъ на цѣлую недѣлю въ живой острогъ, — хоть убейте, не понимаю!

И могъ, сквозь стѣны этого то «живого острога» однажды сумѣлъ пробраться къ князю мужикъ, красавецъ собою — открытое смѣлое лицо, соколиные глаза, въ плечахъ — косая сажень — и первымъ дѣломъ поклонился его сіятельству громаднѣйшимъ осетромъ: даже привычные нижегородскіе знатоки ахнули при видѣ этой рыбины!

— Ты что жъ это — подарокъ или взятку мнѣ даешь? — смѣясь, спросилъ князь: онъ любилъ фамильярничать съ низшими. — У тебя, навѣрно, есть какая-нибудь просьба?

— Есть, — спокойно сказалъ мужикъ.

— Ахъ, ты, разбойникъ! Какъ же ты смѣлъ подумать, что я беру?

— Всѣ нонче берутъ, ваше сіятельство! — лукаво возразилъ мужикъ. — Дѣти малыя, и то промаха не даютъ: вонъ у нашего городничаго мальчонка — шестой годъ всего пошелъ пискляку, а какъ попадетъ съ мамашенькой въ Гостиный дворъ, такъ игрушечныя лавки хоть запирай: безпремѣнно ухитрится, пузырь, зацѣпить самую, что ни есть, лучшую штуку. А ваше сіятельство, кажись, изъ младенческаго-то возраста ужъ вышли… Какъ не брать!

Князь покатился со смѣха, — такъ по вкусу пришлась ему философія дерзкаго мужика. Онъ уже заранѣе смаковалъ наслажденіе разсказать этотъ случай въ Петербургѣ… Какой славный выйдетъ анекдотъ, и какъ будетъ смѣяться государь!

— Ну, мужичокъ, въ чемъ-же твое дѣло?

Мужикъ просилъ князя посодѣйствовать, чтобы за нимъ остались небольшія ловли при устьѣ какой-то маленькой рѣченки.

— Извѣстно, ваше сіятельство, что на ловли эти будутъ торги… Да торги — что? На торгахъ, тотъ правъ, у кого мошна толще. Намъ съ толстосумами не тягаться: у насъ всего имущества, что крестъ на шеѣ… А пить-ѣсть тоже, не хуже другихъ, хочется!

— А кто ты такой?

— Я, ваше сіятельство, вольный… былъ господъ Шершовыхъ, но за родительскія заслуги на волю вышелъ: теперь живу самъ по себѣ здѣсь на промыслѣ въ приказчикахъ у купца Тимоѳеева.

— Какъ звать?

— Романъ Хромовъ, ваше сіятельство.

— Откуда же у тебя деньги, чтобы взять за себя ловли? Наворовалъ, небось, а? — пошутилъ князь.

— Воровать не воровали, а что само въ руки плыло, того не упускали! — хладнокровно согласился Хромовъ и своимъ отвѣтомъ окончательно распотѣшилъ сановника.

Одного слова князя было, конечно, довольно, чтобы провинціальныя власти устроили Хромову искомую аренду. Хромовъ пошелъ въ гору и началъ богатѣть. Его боялись въ Поволожьѣ: чуть что не до немъ, юркій мужикъ, не долго думая, отправлялся въ Петербургъ.