Михаил Садовский - Под часами

- Куда тебя заносит?

- Мама, представь себе, как нравственны неодушевленные пред-меты! Чайник. Стол. Ящик. И они попадают в ситуацию, когда надо вы-сказать свою позицию, - вот тут все и начинается! Это живая драматур-гия, мама.

- Мне нравится.

- Я просто обалдел: Колокольчик- цветок соединяется с Пчелой, а потом делится впечатлениями от этой любви с рядом растущей Змляникой. Ему тоже нужны плоды жизни! Ты предстваляешь?! Какие просторы, сколько силы в этой правде.

- Не ищи правду -- это дорога в никуда. Это годится только...

- Для ученых... я понимаю. Правда -- это тупик.

- Великое множество не предплолагает точного решения, а размы-тость не рождает интереса.

- Мама, ты понимаешь, это будет пьеса... но не для него... может, я виноват перед ним. Но так складывается жизнь...

- Не совмещай творчество и быт -- ты же сам говорил, какой это ужасный сон

-- неумение ощутить край сцены...

- Нет, нет, я не буду нарушать законы...

- Все у тебя в голове перепуталось... законы -- это резервуары страха, стоит их коснуться -- и ты пропал! Еще ни один закон не предпи-сывал, что можно, только -- нельзя, а остальное можно, и ты начинаешь оглядываться, бояться оступиться, потому что не все время смотришь вперед, а прошлое можно только нести в себе, его нельзя рассматри-вать, ибо видишь уже все с совсем другой точки...

- Мама, мама... мне бы такого режиссера, и я бы не просил у него ни договора, ни постановки... а зачем он мне тогда?

- Вот именно!..

x x x

Они пришли вместе первый раз. Павел Васильевич ушел один, он то-ропился по делам. Автор остался на полчасика. Они еще долго пили чай с Татьяной, и он чувствал, что никак не может успокоиться. Что-то внутри подсказывало ему, что это не простой визит, что с него начнется какое-то новое дело, может быть, постановка, может быть, вообще что-то для него неизведанное... и он покинул этот дом в состоянии ожида-ния, душевной неуравновешенности или даже тревоги. Несколько дней он был под впечатлением визита к ней, ему все мерещились садящиеся на плечи куклы, опадающие потом бессильно сверху на тебя и расте-кающиеся по телу, как пролитая сметана, медленно сползающая и нико-гда несмываемая, - ее можно только слизнуть...

Павел Васильевич звонил ему постоянно, теребил по поводу пьесы, предлагал для инсценировки то Козакова, то "Евгению Ивановну" или еще более неожиданные и не всегда вразумительно объяснимые темы. Однажды после очередной перепалки по поводу постановки он неожиданно сказал, глядя исподлобья:

- Запал ты на Татьяну... смотри, она такая баба, что пропадешь!

- Почему запал? И отчего пропадешь?

- Что запал -- вижу, а насчет пропадешь -- знаю... -- сам проверял...

- Я в чужом огороде капусту не стригу... - он не стал говорить това-рищу, что уже несколько раз навещал Татьяну и все больше привязы-вался к ней.

- Ладно, ладно -- это я так... а впрочем... вот и " сюжет для неболь-шого рассказа... ", как сказал классик. Ты ее пораспроси как-нибудь, она такие штуки иногда подсказывает -- черте откуда берет... художник она, конечно, первостатейный, а жизнь переворачивала ее столько раз, что есть что вспомнить...

- Всех нас трясло... -- вздохнул Автор, желая закончить этот разго-вор, почему-то необъяснимо не нравившийся ему, но последнее слово, конечно, осталось за режиссером...

- А в койке ей равных нет. - И они оба долго молчали. Через несколько дней Автор столкнулся с Татьяной, что называ-ется, нос к носу в зрительном зале на пятом этаже на устном журнале. Естественно, они сели рядом и пока непрерывно оборачивались перед началом, отвечая на приветствия, он -- своим друзьям и знакомым, она - своим, даже не посмотрели друг на друга. Выпуск оказался ужасно скучным -- даже здесь так случалось -- они переглянулись и молча стали протискиваться в тесном проходе между рядами к выходу, а потом так же молча спустились на полэтажа пить крепкий кофе, сваренный Мари-ночкой, местной любимицей, в джезве по-настоящему, по-турецки. Здесь было страшно накурено -- так, что дым ел глаза, голоса гудели и слива-лись в ровный фон, было тесно, жарко и обоим не по себе.

- Пошли! -- Он решительно встал и протянул руку. Татьяна повино-валась. Они спустились по перекрещивающимся встречно бегущим вниз удивительным даже для такого огромного города лестницам, причуде архитектора, и вышли на улицу. Он удачно с первого захода поймал частника, и они поехали далеко на окраину к ее деревянному дому, не сговариваясь, молча и не глядя друг на друга. Ко-гда он проводил ее до дверей и стал прощаться, чтобы вернуться к ос-тавленной машине, она ухватила его за рукав у запястья, легонько при-тянула к себе, тихо выдохнула: "Пойди расплатись! " и исчезла в дверях, не оборачиваясь. Он помедлил секунду, протянул водителю деньги и следом за ней нырнул в темноту сеней. Последняя трезвая мысль его в этот вечер была -"Все, как в плохом романе". А дальше до утра была жизнь. Если бы художники могли материализовать не свои переживания по поводу чувств, а сами чувства, не свои возражения по поводу мыс-лей, - сами мысли, они должны бы были нарисовать именно эту ночь, ко-гда интеллект и инстинкты настолько часто менялись местами, что со-вершенно измученные их владельцы и носители к утру уснули, наконец, сном праведников, ибо очистились, вкусив сразу все изобретенные до них грехи в один присест, и обессилев.

- Тихо, тихо, тихо... -- она приложила мизинчик к его губам, когда солнце разбудило их, и совесть начала мучить его, - Я ничья не собст-венность и никому ничего не обещала. Тссс! -- Татьяна опять остановила его, - И дружба тут ни при чем... тссс...

- Да я... -- начал было он.

- Не надо! -- Прервала она. -- Ситуация банальная, сто тысяч мил-лионов раз прожитая до нас, и нечего по этому поводу терзаться. Я ни-чья не собственность... посмотри лучше на этого старого Лиса... ах, до чего же ему не хватает проделок Братца Кролика, ну, посмотри, он просто чахнет без них...

- Ты удивительная женщина!

- Я? Да. Удивительно еще и то, что я жива...

- Почему?

- Почему жива или почему удивительно?

- И то, и то...

- Первое, потому что я... впрочем, не стоит сегодня -- это потом, а второе, потому что... и это потом...

- Я хочу тебя познакомить со своей мамой, сказал Автор.

- Зачем? -- Грубо удивилась Татьяна. Вот уж совсем никчему -- ты что, мне смотрины что-ли, как невесте, устраиваешь, или всегда с ма-мой советуешься, - она явно была раздражена и уже откровенно ехид-ничала.

- Всегда. -- Просто ответил он, и Таня почему-то против своей при-вычки замолчала.

Они позавтракали поздно, за ручку, как в детском саду, вышли на улицу и молча пошли к электричке. Может быть, это молчание было объемнее и вразумительнее всех объяснений в эти минуты. Он не ду-мал, что и как надо делать, - все получалось само собой -- чего давно не было. Очень давно. Она шла за ним с таким легким сердцем и так беззаботно, что чувствовала совершенно то же самое: такого давно не было. Не надо было самой решать что-то, преодолевать себя, чтобы сделать что-то, можно было просто идти за человеком, которому пол-ностью доверяешь, и даже не думать, почему так получилось, что она, прошедшая огонь и воды, так легко доверилась первому встречному, поддавшись какому-то мимолетному чувству или инстинкту.