Степан Злобин - Остров Буян

В Завеличье встревоженные жители, помня предания, связывали в узлы свою рухлядь и торопливо запрягали лошадей в телеги, спеша уйти в городские стены.

— Отколе войско?! — расспрашивали друг друга.

— С Литвы аль от свейского рубежа?

— По сю сторону от Литвы ничего не слыхать. Дозоры с заставы не прибегали. Чай, с Гдовской дороги от свейских немцев, — догадывались воротники Власьевских ворот.

Городской народ собрался под стенами, перекликался со стрельцами и с горожанами, прорвавшимися на стены, но в массе криков голоса сливались в сплошной галдеж, и не было слышно отдельных возгласов…

Со стены у Петровских ворот, куда прискакали земские выборные, не видно было еще никаких войск. Но, услышав залпы осадных пушек, стрельцы из слободы и ближайшие крестьяне гнали телеги со скарбом к городу, чтобы укрыться от неприятеля. Над дорогой всюду вздымалась пыль.

— Отколе войско, с какой стороны? — крикнул с переднего воза мужик, обогнавший других по дороге. На возу у него сидели женщина и трое детей.

— С Москвы идет рать! — отозвались с Петровской воротной башни.

— Тьфу, типун тебе, старый брехун! Что жартуешь [228] Жартуешь — шутишь. , коль делом спрошаю! — выбранился мужик с телеги.

Ворота растворились, впуская беженцев.

С пушечного раската Томила Слепой обратился к толпе, сняв колпак и тряхнув каштановыми волосами.

— Горожане псковские! Бояре на нас шлют войско воеводы Хованского, кой Новгород взял изменой. Постоим за свой город, братцы, мужи псковитяне! Не дадимся измене!

— Станем в осаде сидеть, запирай, воротные! — крикнули из толпы.

— А ну вас, анафемы! Испужали. Ажно скотину покинул, в город пустился! — воскликнул передний мужик и повернул телегу назад в ворота.

— Куда ж ты? — спросил удивленный воротник.

— Пусти! С вами тут в бобки [229] Бобки — игрушки. играться! Я чаял, литва поналезла аль немцы!.. — досадливо проворчал мужик, чуть не сцепившись осью со встречной телегой, сердито хлестнул он свою лошадь и, выехав вон из ворот, помчался назад в деревню.

Навстречу ему стремился поток беженцев. Верхами и на телегах, въезжали они в городские ворота непрерывной вереницей, запруживая улицу.

— Проезжай! Проезжай дале в город, не стой тут помехой! — кричали на них воротники и стража.

Гаврила, глядя на дорогу, обернулся к Козе.

— Прохор, чего-то творится, гляди-ко: стрельцы-то наши назад прискакали!..

— Какие стрельцы?

Коза взглянул в направлении взгляда хлебника.

— Вот дети собачьи!.. Обительски стены покинули, да и сюды! — подтвердил он.

— Сенька Вдовкин! — крикнул Коза, приставив ладони трубою ко рту.

Молодой стрелец, въехавший в ворота на крестьянской телеге, услышал зов и направился на стену.

— Ты что же убег? Ты ведь в Любятинской обители был?

— Там сидели. А как осадные пушки стали палить, и мы побегли… Глянь — все бегут. Сказывают мужики, валит сила боярская с тысяч пятнадцать, куды ж нам полсотней сидеть?! Со всеми и смерть красна — сюды прибегли…

— А где ваши начальные люди?

— Тоже сюды поскакали с другими. Куды ж им деваться! Как монахи стали стращать…

— Продали, бешены псы! — вскрикнул хлебник.

— Беги, веди сюда живо обоих — Сумороцкого и Соснина, — приказал Коза.

Из города к воротам прискакал стрелец, который привез из дома Собакина заморскую зрительную трубу. Отдав ее в башню, он громко рассказывал, как мать воеводы не хотела ее давать. Кругом смеялись, когда стрелец, выпятив брюхо, представил тучную воеводшу…

В трубу тоже не обнаружили никого на подступах к городу. Впрочем, и не могли обнаружить, потому что дорогу скрывал лес.

Народ уже начал томиться нетерпением в ожидании под стенами. Посадские и стрельцы, чтобы скрыть тревогу и облегчить томление, молодецки зубоскалили о том, что войско завязло где-нибудь в болоте или зацепилось в лесах за пень…

Как вдруг со стены закричал Прохор Коза, глядевший в трубу.

— Вершник скачет! Гонец на коне!

— Прытко скачет!.. Со Гдовской дороги! — подхватили другие, стоявшие на стене, успевшие разглядеть конника.

— Шапку снял, машет…

— Грамоту вынял, грамотой машет… — сообщали наперебой со стены.

Под стеною, как и на стенах, вдруг все ожило говором, все загомонили, заспорили, обсуждая загодя, что это там за всадник: одни догадывались, что это, должно быть, еще посланец Хованского или вестник от самого государя, который узнал о воеводских неправдах и шлет свою милость; иные гадали, что, может быть, это гонец из Новгорода, который опять восстал, как только ушел Хованский с войсками; и, наконец, даже говорили, что это нарочный с вестями о том, что Хованский идет не на Псков, а на шведов, потому что царь решил не давать им ни хлеба, ни перебежчиков… Галдя, все что-то объясняли друг другу. Пятидесятник крикнул отворить ворота. Заскрипели засовы, и всадник влетел в город. Толпа окружила его.

Запыленный, покрытый потом гонец снял шапку и красной ширинкой отер пот со лба и шеи. Он дружелюбно и радостно улыбнулся окружавшим его горожанам.

— Чаял, что не поспею да попаду во полон к боярам, — сказал он. — Где тут земски старосты?

— Тут староста, я, — отозвался Гаврила.

— Гдовской земской избы выборные, и все посадские, и стрельцы, и пушкари, и весь народ велели сказать, что всем городом Гдовом с вами стоим заодно, — гаркнул гонец и подал грамоту.

Пока Гаврила читал, толпа, громко крича, передавала слова гонца тем, кто стоял дальше и не слыхал.

— Читай громко! Читай, чтобы всем ведомо! — закричали Гавриле из толпы.

— Чего читать, братцы, сам вестник молвил. Город Гдов, младший брат наш, повстал с нами. Один город бояре смирят, а десять снова подымутся! Ныне нам ведомы три города с нами. А сколь неведомы, братцы! — крикнул Томила.

Народ загудел с одушевлением и радостью.

— Братцы, вся Русь повстанет в земское ополчение против боярской неволи!

В воздух летели шапки.

Оглядывая в трубу окрестности города, хлебник меж тем увидал со стены, что от Снетогорского монастыря по Гдовской дороге движется немалый отряд стрельцов.

— Прохор, братец, гляди-ка, гляди! — с дрожью в голосе сказал он, сунув Козе трубу. — Гляди вон туды, на Гдовску дорогу. Гляди! Продают! Ведь Тюльнев с Сорокаалтыновым на тележке едут, а дальше за ними все стрельцы бегут в город. Покинули монастырь… Едем туды, да скорей поворотим назад их, изменщиков, в Снетогорье…

Прохор взглянул в трубу, растерянно отдал ее обратно хлебнику. Хлебник сунул ее в руки Томиле и начал вместе с Козой спускаться, как вдруг закричали со стен и с башни:

— Войско! Войско идет!

Народ бросился с неистовой стремительностью карабкаться на стены. Через несколько мгновений новые призывы сполоха с городских колоколен, откуда тоже глядели во все глаза на дорогу, слились с грозным грохотом вестовых пушек.