Степан Злобин - Остров Буян

Но все еще большая толпа шла за Томилой. Вот вышли они через Рыбницкие ворота в Середний город. Томила свернул к сполошному колоколу, и тут все увидели, что колокола уже нет.

Когда и кто его снял, никто не знал, и вдруг всех обуяла растерянность. Рыбницкий колокол стал в эти месяцы олицетворением единства народной воли. Не стало колокола, и сраженная воля пала.

— С ружьем! — крикнул Кузя, но крик его прозвучал в толпе жалобно и смешна.

— С ружьем! — подхватили вразброд несколько голосов, и люди побежали к домам не размашистым и стремительным бегом, как бывало, а мелкой, растерянной, неровной трусцой.

Поп Яков глядел вслед бегущим.

— Никто не воротится, — тихо сказал он и, сняв с головы своей шапку, со вздохом перекрестился. — Буди, господи, воля твоя! — шепнул он еще тише.

Федюнька стремглав побежал за башню, где под большим, может быть сотни лет пролежавшим на месте, камнем была у него припрятана настоящая сабля. Час настал! Он мог наконец, как взрослый, выбежать с саблей на площадь. Непослушными от волнения пальцами он пристегнул ее к опояске, вырвал из ножен и, думая, что опоздал, побежал на площадь.

— Куды ты, разбойник, куды! — закричала какая-то старуха. — Держите пострела!.. Ловите!..

Прохожий посадский схватил Федюньку сзади за обе руки. Кучкой собрался вокруг любопытный люд.

— Покрал чего, что ли? — спросил старуху посадский, за локти держа Федюньку.

— Не дай бог, не покрал… Петуха посекчи хотел саблей… Ишь малых-то разбаловали! — кричала старуха.

И тут только понял Федюнька, что в самом деле бежал впереди него гребнястый петух.

На площади не было больше оружных людей, и сам Федюнька уже постыдился сказать, что саблю готовил совсем не затем, чтобы сечь петухов.

— Чья сабля? — строго спросил посадский.

— Нашел.

— Поди снеси батьке да боле не балуй! — сказал посадский.

Троицкий колокол больше не звал народ, но через Рыбницкие ворота уже без звона тянулась вереница людей по Троицкой улице на Соборную площадь.

— Петь-петь-петь-петь-петь!.. — тонким голосом на всю площадь манила старуха напуганного петуха.

Отряды стрельцов в красных кафтанах входили в дома смутьянов. Целую ночь по городу шли тайные обыски. Такой отряд ворвался в дом Гаврилы Демидова. Хлебник успел задами бежать со двора… В Рыбницкой башне стрельцы искали Иванку и Кузю, но не нашли, однако похватали многих из тех, кто в последний раз выходил на дощан с речами на Рыбницкой площади. В доме Михаилы Мошницына сидели двое стрельцов. Кузнеца не вели никуда, но зато и не выпускали из дома…

— Слышь, Иван, Томила Иваныч, и дядя Гавря, и выборны всяки, а с ними мой бачка пошли в сей час целовать креста, — сообщил Кузя Иванке, найдя его под мостом на Пскове.

— И Гаврила Левонтьич тоже?! Да врешь!.. — с негодованием воскликнул Иванка.

— Чего мне врать!.. И они человеки — куды против ветру дуться! — сказал Кузя.

— Ин что же, иди и ты поцелуй воеводу в ж…! — крикнул Иванка и зашагал прочь.

— Иван, стой! Стой, Иванка! Иванка, годи духовинку! — настойчиво кричал Кузя, стараясь его нагнать.

Иванка остановился…

Они пошли на Болото к церкви Георгия, где за поповским домом раскинулся густой сад, и просидели там до заката в беседе.

Их одиночество было нарушено треском сучьев. С удивлением увидели они, что поп Яков, подобрав полы рясы, ползет на карачках в кусты смороды.

— Батюшка, ты от кого? — осторожно спросил Кузя.

Старик вздрогнул и оглянулся, стоя на четвереньках. Он не знал, что в его саду кто-то есть.

— От владыки пришли! — таинственно сообщил он. — Силой тащат креста целовать…

— А ты и не хочешь?! — радостно и удивленно воскликнул Иванка. — Гаврила, Томила, Коза — все, слышь, все целовали…

— Бог им простит… А я целовать не стану! Владыка утре меня указал привесть. Я сказал — после кладбища сам приду… А теперь опять притащились… Бают — во всем городу один я поп остался не приведенный ко целованью…

— Куды же тебе деться?!

— А я убегу, робята! Ранее слеп был, а ныне с древа Познанья добра и зла вкусил, как Адам… и в кусты, как Адам, окарачь пополз! — с неожиданным смехом закончил поп.

— Батюшка, благослови-ка нас с Кузей, — попросил Иванка, — умыслили мы одно дело…

— От чистого ль сердца умыслили? — спросил поп.

— От чистого, бачка! — с уверенностью воскликнул Иванка.

Поп Яков благословил их…

Ночью в трех разных концах вспыхнули лавки Ивана Устинова и Левонтия Бочара да дом дворянина Чиркина…

На рассвете Иванка с братом Федюнькой, Кузя, а с ним поп Яков вышли из Завеличья.

Они добрались до ватаги Павла Печеренина.

— А кто нас вставать на дворян звал? — разбушевался Павел. — Мы, дураки мужики, поверили, встали. Небось за говядиной — к нам! За помогой — к нам! Вишь, и стрельцов нам прислали, и пищалей, и зелья, и кузнецов — ковать копья!.. А как креста целовать, так совета нашего не спрошали!.. Чего мне теперь с вами деять?! Вешать всех на березы, изменщиков псковских!..

— Спятил ты, Павел! — воскликнул Гурка, который бежал из города и стал уже своим в ватаге Печеренина. — Им горше тебя: пришлось дома кинуть, Кузе — бачку и матку, попу — свою церковь… А ты на них же!..

— Да я не на них, Гурий! — сказал Павел с досадой и тоской.

Они остались все вместе у Павла.

Взбушевавшийся крестьянский мир не хотел уняться, как море не унимается после бури, когда уже не шелохнется лист на деревьях…

На просторах крестьянских земель враждебными крепостями стояли помещичьи дворы. Их жгли и громили. Где их не стало, там, как казалось повстанцам, навеки установилась своя крестьянская власть. Крестьяне на дворянских конях вспахивали помещичьи нивы, бороновали и засевали озимую рожь. Они доили дворянских коров, вырубали лес, и никто не мешал им. Если являлся неосторожный помещик, на него устраивали облаву и убивали…

В глуши уездов безраздельно властвовали повстанческие ватаги, расстилалось крестьянское своевольное царство.

Иногда против них воеводы высылали стрельцов, которые подкарауливали шишей, сцеплялись с ними в свалках и разъезжались. Преследовать их в лесах и болотах стрельцы не могли решиться.

Наступила зима. Нельзя было спать под кустом: приходилось ходить и ездить лишь по дорогам.

Пользуясь зимним временем, псковский воевода решил пресечь свирепое своевольство шишей и разослал против них целый приказ стрельцов. Многие из крестьянских отрядов были ими перебиты, переловлены или разбежались. Многих крестьянских атаманов и вожаков стрельцы похватали и перевешали по дорогам — для устрашения.

Попался на ночлеге в деревне с пятью удальцами и Павел Печеренин. Его повесили в поле у Псковских ворот.