Степан Злобин - Остров Буян

— Тяжко будет окольничему ворочаться в Москву, — говорили псковитяне, — одних подарков от Федора целым обозом не свезть!

Тогда Томила Слепой и хлебник Гаврила пустились в обход посадских дворов: за общее дело великой складчиной складывался «посул» окольничему. Люди собирали по грошам, сколачивали по алтынам и гривнам рубли, из рублей — десятки, чтобы посулы «меньших» посадских пересилили посул богача Федора. Собранные деньги снесли царскому сыщику.

Окольничий не принял посадских, но выслал слугу сказать, что Федор будет наказан. Однако умные люди знали обычаи начальства, и, когда отказался сам сыщик, посланцы Пскова умолили слугу его взять для своего господина подарок: сто с четвертью ста рублев «на расходы», что, «кинув свой дом, он прискакал из Москвы для их слезного дела»…

На другой день радовался весь Псков: словно набат созвал посадских к пыточной башне, куда привели Емельянова и Шемшакова. Сюда собрались, как в древние времена сходились на вече, и густою толпой стоял народ возле башни, затаив дыхание, ожидая услышать стоны ненавистного богача Федора.

Федор, обнаженный и привязанный к дыбе, стискивал зубы, чтобы выдержать встряску, удары плети и не покарать боли, словно он видел через узкое решетчатое окно, устроенное под потолком башни, всю городскую толпу, жадно ждущую его слез и жалоб, и он не проронил стона… Только подьячий Филипка кричал, и визжал, и каялся, но толпа, стоя у подножья башни, торжествовала: голос подьячего приняла она за крики Емельянова, и сотни обиженных бедняков радовались отмщению.

По любви к Кузе Иванка привязан был к Кузину дяде Гавриле, а Емельянов стал самым лютым его врагом. Когда богача свели в пыточную башню, Иванка и Кузя вместе с толпой посадских подростков столпились у башни и слушали мольбы и стоны…

И вдруг толпа раздалась от повелительных окриков, и Иванка увидел Михайлу в сопровождении подьячего и двоих стрельцов. Он был в кожаном запоне, в холщовых рукавицах, подшитых кожей, с закопченным лицом — прямо из кузни.

— Пыточные снаряды, знать, изломались об Федора. Кузнеца повели клещи мучительские починять, — предположил кто-то в толпе.

Михайла был бледен. Иванка заметил во взгляде его тревогу и страх.

— Добра здоровья! — сказал Иванка.

Он, внезапно встретясь взглядом с кузнецом, поклонился, на миг позабыв о своей недавней обиде.

— Здравствуй, Иван! — грустно ответил кузнец, проходя мимо.

— Пошел! — крикнул ему подьячий.

Сопровождавший его стрелец отшвырнул Иванку.

— Куды, сопляк, к подстражному лезешь!

На стук подьячего с визгом приотворилась дверь страшной башни… Иванка видел, как, перешагивая порог, Михайла втянул голову в плечи.

— Неужто кузнец был в мысли с Федором? — воскликнул над ухом Иванки мясник Афоня.

— Вот малый, чай, ведает, жил у него в подручных.

— Эй, малый!

Иванку дернули за рукав. Он хотел огрызнуться.

— Ты сын Истомы-звонщика, Иван? — строго спросил уличанский сотский, оказавшийся рядом.

— Чего тебе?! — сам не зная чего испугавшись, ответил вопросом Иванка. — Ну, я. Чего надо?.. — спросил Иванка, заметив стрельцов за спиной сотского и оробев…

— Ты? — повторил вопрос сотский.

— Сама птаха в клетку летит. Отселе и ближе! — ответил сотский. — Бери, робята, — добавил он, обращаясь к стрельцам.

Он отстранился, и двое стрельцов спокойно и крепко сжали обе руки Иванки.

— Пойдем, не бойсь, — подбодрил его стрелецкий десятник и подтолкнул вперед.

Ошеломленный Иванка успел оглянуться только в самых дверях пыточной башни… Он увидел испуганное лицо толстого Кузи, красное от волнения, заметил наполненные слезами его глаза, видел, как Кузя шагнул вперед, протянув к нему руки… Но неумолимо лязгнула тяжкая железная дверь и скрыла весь свет.

Свеча в фонаре освещала узкую каменную лестницу и возле лестницы низкую дверь.

Десятник вложил ключ в замочную скважину двери.

— Сюды, — шепнул он, подтолкнув Иванку.

Сверху доносились голоса. И прежде чем Иванка успел войти в каземат, он услыхал, как расспросчик кому-то пригрозил:

— Добром не скажешь — палач проведает!

У Иванки заняло дух…

За спиной с еще более страшным лязгом захлопнулась дверь каземата, и он очутился в сырой, пронизывающей темноте, где не светилось ни искры, куда не доносилось ни звука, ни шороха…

Ошалелый Кузя, пыхтя, примчался к Истоме.

— Иванку пытать схватили! — выкрикнул он с порога.

Истома вскочил с таким видом, точно готов был его убить. Кузя невольно кинулся в сени и успел навалиться на дверь снаружи. Истома ломился за ним.

— Дядя Истома, отстань беситься — я все тебе расскажу! — вскрикнул Кузя в испуге.

Истома оставил дверь.

— Иди в избу, — тихо сказал он.

Кузя передал все, как было на площади.

— Чего ж им надо?! — воскликнул Истома.

— Да с кузнецом он поздравился, а тот, верно, вор, — сказал Кузя.

Бабка Ариша заметалась среди сторожки, накинула на голову платок и суетливо меж дыр и лохмотьев стала искать рукава в шубейке.

— Пропал Иван! Господи боже мой! Все на него наплетут, — бормотала она, — за одну полтину погубят ребенка.

— Что за полтина? — спросил удивленный Истома.

— За полтину от Федора Емельянова. Будь они прокляты все… За контарь!.. — ответила догадливая бабка, попав наконец в рукав и шагнув к порогу.

— Бабка, стой! — грозно крикнул Истома. — Что за полтина?

— А ну-ко тебя! — отмахнулась бабка и бросилась вон из сторожки.

Истома метнулся за ней на паперть.

— Да постой ты, старуха! Куда? — закричал он вдогонку.

— К боярину в пытошну башню! — ответила бабка, точно быть не могло сомнений, что ее сразу впустят.

Истома махнул рукой и вошел в сторожку. Толстый Кузя сидел понурясь.

Горшечник уселся напротив.

— Что ж, Кузьма, запытают Иванку? — мрачно спросил он.

Кузя всхлипнул, вытер слезу кожаной рукавицей.

— Иди отсель! — резко сказал Истома. — Иди, без тебя тошнит, а тут ты…

Кузя встал, он не мог просто так уйти, не молвив бодрящего слова.

— Я к Томиле Иванычу… Может, научит… — растерянно сказал он в дверях.

Истома остался один, сам не зная, что было ему нужней — одиночество и молчание или сочувствие толстого Иванкина друга.

За печью шуршали тараканы, мирно ухала тишина в висках и ушах… Горшечник понимал, что в той ли, в иной ли вине был схвачен Иванка, — все равно с богатыми не успорить, печем было откупиться от судей…

С того дня, как Иванка был пойман на конокрадстве, Истома жил трезвой жизнью, весь отдаваясь семье и горшечной работе. Уже полтина снова была припрятана в печной трубе. Она заново клала начало тем рублям, за которые думал горшечник выкупить на волю старшего сына…