Степан Злобин - Остров Буян

— Небось, Кузьма, тут знакомцы, — успокоил Гурка товарища.

— Идите за печь, — сказала хозяйка.

Они вошли за занавеску, где на столе в плошке плавал масляный фитилек. Тут сидели уже Шарипка и Петр Шерстобит.

— Чего ж теперь делать, робята? — спросил Кузя.

— Того и делать, что выручать Иванку, — просто ответил Гурка.

— А как выручать?

— Твоя об коне забота. Коня добудь, а я уж малого выручу. Только живей! Надо мне их обогнать. Они ночевать тут станут, а я поскачу тотчас.

— Ладно, добуду коня! — сказал Кузя. — Испрошу для себя к бачке ехать, а сам пешком пойду…

Кузя пошел к подьячему, ведавшему ямским двором. Возвратясь в избу, он уже не увидел Гурки. За столом с Шерстобитом и Шарипкой сидел незнакомый казак с лицом, обвязанным тряпками.

— Ну, как дело с конем? — спросил Шерстобит.

Кузя молча опасливо показал глазами на казака. Все трое парней за столом рассмеялись.

— Есть конь? — спросил казак, и по голосу Кузя узнал в нем Гурку.

— Добыл, — ответил Кузя, — конь во дворе.

— Когда так, мне пора. Со скорой вестью по царскому делу скачу, аж рожу, гляди, обморозил! — сказал Гурка. — Ну, да то не беда — такое уж наше дело казачье!

Избитый и связанный, с заткнутым ртом, Иванка лежал в забытьи в санях. Иногда он открывал глаза, видел небо — оно, бесконечное, плыло над санями, и неугомонным, мучительным казался звон бубенцов… Иванке думалось, что они с Кузей быстрее пешком дошли до Москвы, чем его везли на воеводских лошадях…

Останавливаясь где-нибудь в деревне или городе, Васька Собакин опять затевал расспрос и побои:

— Все одно дознаюсь, с кем в татьбе на дороге ты был. Назовешь мне имяны, кто поспел бежать.

Иванка молчал. И холопы Собакина били его палками.

Его везли, как мешок репы. Иногда заволакивали в избу, а то просто оставляли в санях на морозе, покрытым рогожей…

Собакин-сын обвинял его в разбое и душегубстве, у него были доказчики, которые ему помогли спастись от беды, и Иванка знал, что угрожает ему. Его должны были теперь пытать, а затем повесить или срубить голову.

Перед самым Псковом они заехали на ночлег на ямской двор. Крутила вьюга, и Иванка был рад, когда, продержав часа три в санях под рогожами, холопы втащили его наконец в избу. Окоченевший от резкого ветра, Иванка не мог ничего поделать со своим подбородком, и зубы его щелкали мелкой дрожью, когда холопы поставили его перед Васькой Собакиным.

При свете лучины Иванка увидел рядом с Собакиным-сыном другое знакомое лицо — это был сын боярский Туров, который привел на пытку Истому. И Туров и Васька были уже пьяны.

— Вот он, тать, — указал воеводский сын, обращаясь к Турову.

— Ба-ба-ба! Да я знаю его! А ты более меня его знать повинен! — воскликнул Туров.

— Да кто ж он таков? Мне отколь его ведать? — спросил Собакин.

— Крестный он твой, — усмехнулся Туров. — Водою крещал тебя у Пароменской церкви, Ивашко-звонаренок.

— Да ну-у! Во-он ты кто! — обрадовался Собакин. — Знаю теперь, пошто ты напал и чего тебе было надо… Будет тебе еще крепче Томилки с Гаврилкой, беглый чернец!.. А ну, тезка, берись-ка за плеть, шкуру будем спущать со звонаренка…

Холоп Васька взялся за плеть.

— А ну, тяни с татя шубейку. Станем спрошать его про товарищей. Да углей, гляди, нет ли в печи горячих, — сказал Собакин.

— Вы не в застенке, проезжие! Али царского Уложения не чли и указа не знаете?! — неожиданно сказал из угла до того спавший казак с обмотанным тряпицей лицом. Он приподнялся с лавки, на которой лежал, и посмотрел на Иванку. — Татя пытать в разбое лишь в съезжей избе палач мочен, — добавил казак.

Иванка с благодарностью взглянул на него, но казак равнодушно отвернулся и снова лег.

— Ты чтой-то, казак, не спросонья брешешь?! — воскликнул Собакин-сын.

— Да нет, я отроду глуп, — отозвался казак. — Пока тверез, так все языком-то лапти плету, как выпью — тогда человек.

— Ну, ин выпей, — позвал Собакин, — да и вон из избы, тут и так тесно!

Казак приподнялся на локте.

— Совестно тебе, воеводский сын, — сказал он, — я казак, на государевой службе. Мне чуть свет скакать с вестью, и так, гляди, рожу всю обморозил, а ты в избе с собой хошь вора укладывать, а меня на двор, как собаку. Уложи своего татя в санях, и замерзнет — не жалко…

— А ты сдохнешь — кому жалеть! — огрызнулся Иванка.

— Государевых людей задевать не моги, тля! — крикнул Иванке Собакин. — Тащи его в сани назад! — велел он холопам.

Иванку снова выволокли под навес где свистел ветер и сыпался острый, колючий снег. Он лежал связанный на темном дворе, дрожал от холода и в бессильной злобе рвался из веревок, растирая еще больше израненные, растертые руки, хотя твердо знал, что ни развязать, ни порвать веревок не сможет…

Пропьянствовав ночь с Собакиным и с проезжим обмороженным казаком, на рассвете Туров собрался выехать дальше на Псков, пока Собакин с холопами еще спали. Сын боярский торопился приехать в город прежде, чем туда доберется Логин Нумменс, немец, посланный для покупки во Пскове хлеба. Тот самый немец, охрана которого спасла Собакина от нападения и захватила Иванку да вместе с тем поймала на дороге немца Ивана Липкина, беглого слугу Логина Нумменса, которого тут же и передали во власть законного господина…

Туров думал о том, что если он не поспеет в город ранее немца, то Емельянов уже не купит его хлеба.

Туров все-таки простоял ночь, не решаясь ехать с обозниками, потому что голодные крестьяне Турова в этом году рассчитывали сами взять хлеб взаймы у помещика, чтобы дождаться нового, а тут получалось, что Парамон вывозил в город все до последнего зерна. Михайла страшился голодных крестьян. С бранью и криками гнали озлобленные мужики свой обоз позади его саней, проклинали его и брата его Парамона. Туров надеялся выехать вместе с Собакиным, но Василий не велел будить себя спозаранок.

— Ты с обозом плетешься, а я стану резво скакать — догоню тебя, — обещал он Турову.

Туров вышел из избы, кутаясь и на ходу глотнув водки, чтобы прогнать похмелье.

— Михайла Михайлыч, возьми с собой девку во Псков, сестру, сделай милость. Я верхом, мне ее несподручно с собой… На козлах ее посади. Клади ведь у тебя нет! — поклонился проезжий казак Сиротке.

— Девку? — тупо переспросил Сиротка. — Хрен с ней, пусть едет — девку так девку…

Закутанная девка, ростом со стрелецкого десятника, нескладно взгромоздилась на облучок рядом с ямщиком.

— Как звать, красавица? Ась? — окликнул Сиротка.

Девка молчала.

— Немая, что ли?

— Не трожь, совестится, ее дело девичье… Не обидь ее, Михайла Михайлыч, — поклонился опять казак, — ее дело девичье!

— Ладно, девичье дело! — согласился Сиротка, завалился в сани и потянул на себя лохматую меховую полость.