Савченко - Лариса Мондрус

Итак, сольник у Мондрус сняли, "гигант" накрылся. Ситуация складывалась двусмысленная, в чем-то парадоксальная. Вроде бы происходило крушение надежд, каких-то планов, а в то же время продолжалась наша интеграция в сытую, обеспеченную жизнь. Я как член Союза композиторов СССР пользовался всеми положенными благами. Мои произведения теперь принимались везде без всяких разговоров. Например, в начале 71-го "Крестьянка" опубликовала стихи и ноты нашего с Дмоховским ура-патриотического опуса "Нам с песнею дружить". Там как бы прослеживался весь путь отечественной песни за годы советской власти. Каждый куплет заканчивался обязательно парой легко узнаваемых строк из песенной "классики". Допустим, последний куплет:

И сегодня вся планета вторит

Нашим песням мира и труда,

И встают от моря и до моря

Голубые наши города.

За полвека песня не стареет,

Навсегда нам в дружбе с нею быть,

Ведь никто на свете не умеет

Лучше нас смеяться и любить.

Сущая белиберда, ты согласен? Но ведь брали же! Вот что значит идеологический дух времени.

Инструментальные пьесы я продавал в Министерство культуры, песни сбагривал в вокальный отдел "Москонцерта" как репертуар Мондрус. Платили скромно - по 50-70 рублей, но за месяц набегала приличная сумма.

Был такой поэт Леонид Куксо, бывший клоун. Если ты помнишь, Борис, песню на его стихи пел Утесов: "Растаяла Одесса за кормою, флотилия снялася с якорей..." Мы с ним тоже родили несколько песен: он - на мою музыку, я на его стихи. Занятно было... Как-то Куксо сказал: "У меня есть еще одна кормушка - цирк". Познакомил с одной дамочкой, а та сразу пристроила меня к какой-то акробатической паре - я им музыку писал для номера. Выступали они часто, и мне долго шли авторские.

Мою "Формулу вечности" ("Ты и я") пел Кобзон, еще что-то заимствовал Эмиль Горовец. Ноты я ксерокопировал в каком-то НИИ. В общем, пока впереди ничего не светило, мы настраивались на сермяжную, рутинную работу, приспосабливалась к началу застойной эпохи. Мы были абсолютно комфортны в отношениях с Системой, и к нам нельзя было подкопаться, как к Синявскому и Даниэлю.

Впрочем, именно в этот период мы записали два настоящих шлягера, по которым, собственно, и узнают Мондрус даже спустя тридцать лет,- "Синий лен" и "Озерный край".

Раймонд Паулс, если ты помнишь, сменил меня на посту художественного руководителя Рижского эстрадного оркестра в 64-м году. Приняв оркестр, он сразу же сократил состав. Убрал всех русских музыкантов. Помимо того, он считал, что незачем держать четыре трубы и четыре тромбона. Большой биг-бэнд его не вдохновлял. Для авторских концертов его вполне устраивал компактный эстрадный состав с функциями простого аккомпанемента. Под эгидой Союза композиторов он разъезжал со своими концертами по республике, сам за роялем, иногда с какими-то солистками типа Балыни (Вайкуле пришла позже). Поскольку Паулс уже основательно увлекался сочинительством, то его песенки в РЭО шли первым номером.

Мы с Ларой постоянно наведывались в Ригу - то навещали родителей, то по консерваторским делам,- и как-то попали на авторский концерт Паулса. Исполнялось много популярных в Латвии его песенок, с таким очень выраженным национальным колоритом - публика принимала их всегда тепло. Я, постоянно озабоченный поисками репертуара, подумал: а почему бы нам не взять несколько песен Паулса, которые в исполнении Ларисы тоже могли стать шлягерами?

Паулс встретил мое предложение с характерным для него показным скепсисом: "Ты же знаешь, там, то есть в Москве, совсем другой стиль, вряд ли эти песни проедут. Мне хватает авторских в моей Латвии..."

Я так и не понял, возражает он или нет, поэтому пропустил его слова мимо ушей. В принципе тогда никто не спрашивал согласия автора, можно ли исполнять его песню. Хотели - брали. Подразумевалось, автор всегда будет доволен: это и реклама и деньги. Мы купили в магазине его большую пластинку и выбрали оттуда пару песен: "Озерный край" и "Синий лен". Саша Дмоховский написал нам новые тексты. У Паулса его "озерный край" никакого отношения к России не имеет, да и песня называлась по-другому - "Латгалия", по имени живописной части Латвии, где много красивых озер. "Синий лен" и в оригинале назывался так, Дмоховский не делал там поэтических открытий, но он трансформировал тему на русский лад.

Обе песни записали на "Мелодии", причем технически на высоком уровне: четырехдорожечный магнитофон, стерео... Музыканты - неполный биг-бэнд из оркестра Людвиковского. Результат, полученный нами - исполнение Ларисы, оркестровая запись,- не шел ни в какое сравнение с тем, что имелось на пластинке Паулса. Небо и земля. У нас получилось значительно богаче, глубже, объемнее. Это был шаг вперед, хотя в Риге музыканты тоже неплохие.

Через некоторое время Паулс позвонил нам: "Я тут вот, в Москве... Они хотят записать что-то, но ты же знаешь, меня это не интересует... На "Мелодии" просили, хотят что-то выпускать..." Прямо такой скромный из себя: и "Союз не для меня", и "у них совсем другой вкус..." Мы пригласили его в гости. Гордость, конечно, переполняла меня, что мы с Ларисой "в порядке", "не пропали" после Риги, и я могу принять его в просторной московской квартире.

Он приехал. Лариса сразу же извинилась за плохое самочувствие и ушла спать в другую комнату. На самом деле, она не могла простить ему, что он пошел на поводу у Швейника и занял мое место в РЭО. Паулс не обиделся, что Лара оставила нас, но все понял. С нашей стороны это было нетактично, конечно.

За чаем я предложил Раймонду шоколадные конфеты "Прозит", которые привез из Риги. Он попробовал конфету и сразу выплюнул: "Там же алкоголь, мне это нельзя". Я вспомнил, что Паулс лечился, и это, пожалуй, был единственный случай, когда больной выздоровел. Спасибо его жене Лане, которая вытащила его из алкогольной зависимости и сделала, так сказать, интернациональным человеком. До того он числился лишь в больших патриотах маленькой Латвии, а "Паулюсом" его теперь называли только в России. Патриотом он и остался, но не националистом. У нас немного иное ко всему отношение. У Лары родной язык - русский. Будучи солисткой РЭО, она гастролировала по Союзу и пела только по-русски. Но когда в Риге дошла очередь до пластинки, никто не предложил ей записать хоть одну песню на русском языке - нет, исполнять обязательно по-латышски. Как бы сложилась ее судьба, останься она в Латвии? В лучшем случае, как у Балыни или Вилцане. Местечковый масштаб.

Но я отвлекся, Борис. Сидит Паулс у нас и, уставившись в пол, вдруг спрашивает: "Паркет? Настоящий?" - "Ну да".- "А у нас там, ты понимаешь..." Паулс имел в виду квартиру, выделенную ему в доме, который филармония начала строить еще в мою бытность. Я туда тоже ткнулся, но меня не взяли. Теперь он жаловался, что в доме деревянные доски. А в Москве уже клали финский паркет.