Антон Савин - Радуга прощения

Милицейский вошел очень начальственно, но, увидев меня, немного смутился. Однако говорить начал громко, на прежнем запале:

- Что здесь произошло? - И сам же себе ответил: - Препятствование свободному отправлению культа совести?.. Ничего, изловим всех этих белогвардейских недобитков-тихоновцев!

Милиционер кивнул одному из помощников, и тот немедля подал ручку и бумагу.

- Вы, гражданин Медякин, кого из них запомнили?

- Не надо... протокола, - нерешительно махнул рукой отец Арсений.

- Как это - не надо?! Это как это, я вас спрашиваю, не надо? Вы подверглись нападению контрреволюционных элементов, и теперь ваш долг...

- Не надо.

Милиционер осекся, гневно посмотрел на Медякина, однако потихоньку перевел глаза на меня - и гнев сменился вопросом. Я заметил, что сам отец Арсений тоже обратился ко мне.

- Не надо протокола, - подтвердил я.

- Тогда разрешите откланяться...

Носитель социалистической законности откозырял нам, и мне показалось, что он с трудом удержался от слов "ваше высокоблагородие". В дверях милицейские столкнулись с фельдшером и долго не пропускали его, пока не вышли всей группой.

Фельдшер наложил перевязку и констатировал, что никакой опасности нет. Я отправил его восвояси, а отец Арсений отослал пономарят. Когда мы остались одни, через минуту он вдруг спросил:

- Александр Федорович, почему вы не захотели венчаться?..

Я сказал нечто невразумительное по смыслу и примирительное по тону. Однако священник сам не собирался заострять внимание на этом вопросе - ему просто нужно было начать разговор.

- Слушайте, а вы не могли бы достать мне немного... того порошка? Да, я понимаю, вы спросите - зачем?

- Действительно, спрошу. Вы, по-моему, и так человек вполне не от мира сего!

- Может быть... Но не в большой степени. Вы видите нелепость всех моих ничтожных попыток, и это не нелепость юродивого, а карикатурность обычного, только жалкого человека.

- А вы хотели бы приблизиться к идеалу юродивого?

- Да. Видите ли... Я служу делу церковного обновления, но не могу обновиться сам! Если бы вы знали, сколько во мне серого, теплого, ненастоящего, насколько я хочу казаться другим... Людям можно казаться-то, но себя не обманешь.. Дерзание мое слишком мало. Вам хорошо, вы человек столичный, вам позволяли пестовать вашу неотмирность, относясь к ней мило и со снисхождением, как к забавам ребенка. А у нас тут другие порядки... Жестокие, знаете ли, порядки! Слишком рано заставляют окунуться в мир, можно сказать, как вы тогда на лодке... Не спрашивая, сразу вниз головой.

- Но вы видели состояние моей жены тогда, на исповеди! Неужели вы хотите пройти через то же?..

- Нет, я не боюсь. Сейчас у меня краткая минута решимости, может, в первый раз за всю мою глупую жизнь... - сказал он, комично потирая висок, однако было не до смеха. - И я готов пройти через все. К тому же Елизавета Павловна говорила мне, что обычно все проходит проще... И в любом случае лучше испытать муки один раз, но потом иметь твердость к презрению человеческому.

Он еще долго говорил, пока я не ответил:

- Приходите ко мне через три дня, и, если ваша минута решимости продлится это время, я дам вам то, что вы просите.

Медякин не возражал - он благодарил.

Но не пришел. И вскоре город потрясло невиданное событие, начавшееся с того, что на новой проповеди отец Арсений поклонился своей пастве в ноги, попросил у нее прощения и порвал с ересью. Через несколько дней в город прибыл новый священник, присланный обновленческой "Живой Церковью", однако Арсений Медякин вместе с наиболее ревностными верующими не пожелали впустить их храм и выдерживали осаду двое суток, пока не вмешался Зипунов и собор не был взят милицией штурмом.

Несмотря на то что отец Арсений и его паства не оказали хоть сколь-нибудь серьезного сопротивления, все они были арестованы и помещены в ту самую тюрьму, где недавно сидел вор Керемет.

Разбирать это дело приехал Полторацкий. Мой бывший университетский друг давно уже покинул Энск и служил, как я знал, в губернской ЧК.

Наша встреча была в сдержанных тонах.

- Значит, раскольничьи бунты практикуете? - спросил он меня, но я нахмурился и не ответил.

- Должен предупредить тебя... Скоро грядет новая чистка, направленная против дворянских элементов. А ведь ты на нашем небосклоне подлинный граф Серебряный...

- Спасибо за столь лестное мнение обо мне. Что же касается чистки - как говорится, Бог дал, Бог и взял. По крайней мере я уже и так неплохо пожил.

- Вот как... А на вид вроде молод.

Но я опять не принял шутки. Сам даже не знаю почему я почувствовал тогда физическую ненависть к этому человеку.

Однако он не оставил своих попыток и вечером без приглашения пришел ко мне в дом.

- На что злобу затаил, Датнов? - прямо спросил он.

- Как ты сам верно сегодня заметил, у ЧК я не вызываю особенных симпатий... И ее сотрудники у меня тоже.

- Зря, Датнов. Мелко! Ты на меня - за то, что я тебя сюда затащил?

- Нет.

- А почему?

- Не знаю. Может быть, за то, что ты будешь вершить расправу над Медякиным...

- Я еще плохо ознакомился с делом, а по Энску этого попа помню смутно... Но ведь он, кажется, дурак!

- Все может быть. А, знаешь, с некоторого времени дурак, горячо желающий стать подлинным человеком, мне как-то дороже умного, но скучного в своей подлости.

Полторацкий мог повлиять на судьбу Медякина - более того, и на мою. Но выбор нелепого экс-семинариста, препоясанного туго, как Ванька-Встанька, мне казался в этот момент лучшим и честнейшим.

Полторацкий зашагал по моему кабинету.

- Обвинение серьезное, - сказал он, - и, признаюсь, правое. Я обещал тебе право на эксперимент... но сам не смог реализовать его. Я не знал тогда, какая сила нужна для этого, не знал, какие морды, какие рожи встретятся на моем пути и что нужно сделать, чтобы отыскать в них хотя бы малую черту - пусть не Бога, пусть хоть дьявола! И силы теперь нет у меня. Я вспоминаю эти твои мессы... Я не смог сделать даже сильней этого! А мессы... продолжаются?

- Нет.

- А эта девушка... которая там была?

- Она вышла замуж и уехала из города. Поэтому мессы и прекратились.

- Знаешь, мне с тех пор так и мерещится ее спокойное лицо... и льющееся тело. А где она сейчас?

- Не знаю.

- Замуж, говоришь? Ну это можно и назад. А ты, я слышал, тоже женился?

- Да. Хочешь, жену позову?

Я не стал дожидаться ответа, раскрыл дверь кабинета и крикнул:

- Лиза! Иди к нам, не бойся. Здесь господин Полторацкий... Я его давно знаю.

Я не очень ожидал, что Лиза услышит и тем более придет. Но она поднялась к нам и села в углу на табурете.

- Какая-то у тебя жена... странная.

- Елизавета Павловна Датнова, урожденная Свешницкая.

- А, да, Свешницкий! Это же теперь ваша знаменитость. У нас в черезвычайке ходят слухи, что им сам Ульянов-Ленин интересуется... и желает его принять.