С Семенов - По стальным путям

С. СЕМЕНОВ

ПО СТАЛЬНЫМ ПУТЯМ

Я, доктор Николаев, закрываю глаза плотно, с усилием, и вот:

- пригвождено ко кресту огромное истерзанное тело. Это тело моей родины.

Дымится оно миллионом кровавых язв. Но радостно приемлет она крестные

муки, и вера живая сияет в ее голубых глазах. Ибо на кресте надпись:

- радуйтесь, народы земли, через меня спасется род человеческий.

А две тысячи лет назад, и тоже во имя спасения рода человеческого, распял

себя Христос, и сказано о том великим русским провидцем:

- Была минута: среди земли стояли три креста и к ним были пригвождены

три человека; один из них до того верил, что сказал другому: завтра ты

будешь со мною в раю. И умерли оба и не нашли ни рая, ни ада.

(Из записной книжки доктора Николаева, - интеллигента.) I. Небо и земля. В ночи - бледная равнина. По бледной равнине - поезд. Над поездом несется небо, глухое, пустое, огромное - несется как исполинский провал, как глухая впадина и небытие. Из глухой впадины сползает, свисает грузная тьма. Давит на поля, на города, на мозг, на сердце. Во всей глухой впадине - ни одной звезды. Тьма без начала, без конца. А на земле иное! В мартовскую ночь тысяча девятьсот двадцать второго года скорый "Петроград-Москва" глотает шестьдесят верст в час. Шестьдесят верст! На середине перегона - семьдесят!! Мутно, как видения, несутся бледные поля в снежных плащах. Бледные поля бледно отблескивают. И тьма над ними другая: синеватая и живая. Земля не похожа на небо!! Паровоз ревет железным ревом. Паровоз, обезумев, несется по бледной равнине сквозь ночь и ветер. От паровоза несутся крупные красные искры. Искры с налету бьются в снег, долго не тухнут. Во тьме глухо свистят телеграфные столбы, одиночки-деревья, сторожевые будки с зелеными огоньками в окнах. На снежных плащах туманятся силуэты лесов. Где-то между ними притаились деревни, села, тысячелетние, упорные, корявые, теперь переваривающиеся в реторте Революции. Земля не похожа на небо!!! Поезд ревет железным ревом. Поезд, обезумев, несется по бледной равнине. Вагоны рвет, бросает, кидает. Под вагонами - железный вихрь колес, треск, грохот, лязг, удары железа о железо. У поезда миллион железных мускулов и каждый мускул разгорячен. Поезд обезумел. А на соединительных щитах между двумя вагонами - человек. О кожаную куртку бьются крупные красные искры - человек не видит; мимо несутся бледные поля в снежных плащах - человек не видит. Руки человека впились в железные поручни, как впиваются в горло. Под пальцами поручни извиваются судорожно. Под ногами судорожно извивается железный щит. Человека бросает, кидает, срывает. А человек сопротивляется, - сопротивляется бессознательно, инстинктивно, упорно, и в сопротивлении костенеет. В лицо бьет ветер. Снизу из-под вагона рвется железный вихрь колес. Сердце человека от непосильной борьбы растягивается, растягивается, как кусок резины. Изнутри поднимается стихийное. Стихийное галопом несется в грохочущей крови, заволакивает глаза, слепит мозг. Полтора часа назад человек вышел на площадку из купэ. В купэ было уютно, светло, тепло. На диване сидел сорокалетний доктор. Сорокалетний доктор вел с человеком в кожаной куртке, - товарищем Борисом, едущим по служебной командировке из Смольного, - пьяные, долгие, бестолковые, русские разговоры. II. Разговоры - пьяные, долгие, бестолковые, русские, о Революции, о мужиках, о попах, о хлебе насущном. За окном - ночь. Поезд идет глухо и быстро. За окном идут снежные поля в бледных плащах. В купэ ровен свет электричества. В ровном свете все ровно и мягко зыблется. Слова доктора Николаева пьяны и искренни, а жесты не ровны и быстры. Доктора Николаева беспокоит ошибочка. - Ошибочка в революции нашей, так выражается доктор Николаев. - Их-хе-хе, ошибочка, говорю вам, непременно ошибочка произошла в революции нашей... - Какая? какая? Говорите же толком. И товарищ Борис, едущий по служебной командировке из Смольного, покойно смотрит на доктора. Доктор не отвечает. Доктор беззвучно шевелит губами и бессмысленно смотрит в пол. Товарищу Борису хочется спать. Поезд идет глухо и быстро. Спросил доктор: - В Москву? Товарищ Борис открывает глаза. Доктор перегнулся к нему с дивана и смотрит в упор. Странный взгляд... Глаза - узкие и острые, как новое перо, и наполнены искрами. Товарищ Борис умышленно сидит неподвижно: фигура откинута на спинку дивана, плечи - распяты. - Не в Москву... Ответ сух и отдаленно насмешлив. Товарищ Борис опять закрывает глаза. Доктор же вдруг становится весел. Лицо глупеет. - А куда? "Бесцеремонен, однако", мелькает у товарища Бориса. Не раскрывая глаз, отвечает:

- В Поволжье. - И я в Поволжье, - еще веселее заявляет доктор. - Чему радуетесь? - спрашивает Борис, открывая глаза опять и разглядывая доктора внимательнее и с усмешкой. Усмешка та не над доктором: над самим собой. "Чего я трачу с ним время? работать или спать?" - думает товарищ Борис и косится на свой портфель, лежащий сбоку. - Революция его с'ела... интеллигент... слякоть". Доктор, хихикая, прерывает: - Чему радуюсь?.. не радуюсь, любезный товарищ, а скорблю, скорблю... Об ошибочке вашей скорблю... Их-хе-хе... ошибочка... Молчание. - Та-та-та, - выстукивают колеса. Холодный свет электричества падает на четырехугольную лысину доктора. Четырехугольная лысина раскачивается в холодном свете, по-пьяному, близко-близко перед глазами товарища Бориса. Товарищ Борис не может спать: маячит белым блеском четырехугольная лысина, в тени - узкие и острые, как новое перо, глаза, уши нудит бормотанье: "ошибочка, ошибочка-с". И товарищ Борис злится. Товарищ Борис с досадой восклицает: - Да какая же ошибочка? Будете толком говорить или нет? Доктор бормочет мелким голосом: - Ай-яй-яй, узнать хочется... Приятно, весьма приятно поговорить... Какая?! вдруг свирепеет доктор. - О, мудрецы с минусом! Архитекторы мировые! Самим надо знать, самим... - Не знаем, - вяло перебивает товарищ Борис и встает с решительным видом, приготовляясь спать. На лице доктора изображается страх. Кроме страха, товарища Бориса поражает какой-то странный разброд в выражении отдельных черт. Товарищ Борис крепко стоит перед доктором, расправляя крутые каменные плечи. Лицо покойно и выражает сонную скуку. Доктора же взгляд - лихорадочен, пьян, неподвижен. Вдруг доктор замахал руками, беспокойно завозился на диване. - Да стойте же, стойте! Экая вы горячка! Поверьте, три года искал эту ошибочку... Вы вот сердитесь, не верите. А сердце болит. Чуяло оно, есть, есть ошибочка... Румянец ярче вспыхивает на докторских щеках. Притягивает яркий румянец. Товарищ Борис уставился в этот румянец. Поймав себя на этом, переводит глаза товарищ Борис в глаза доктора и прерывает очень сухо: - Вы пьяны, доктор.