Иероним Ясинский - Бунт Ивана Иваныча

— Здравствуйте, Маша, — прошептал он. — Проведите меня, пожалуйста, к барышне, или вызовите её ко мне потихоньку, в садик, что ли, мне надо сказать ей два слова. Да, может, этого, что приехал сегодня, нет с нею?

— Ах, барин!.. — прошептала горничная в тревоге и смущении, закрыла своё толстое лицо рукой и замолчала.

Иван Иваныч испугался.

— Что такое? — спросил он. — Что с барышней?

— Они уехали, — отвечала она, принимая руку и боязливо вздыхая, — то есть, их увезли… Вы как ушли, папенька и говорит: «Не умела пользоваться свободой, теперь я тебя под запор, голубушка»… Прямо и сказали это… А барышня так и упали. Так зубки и сцепили. А папенька взяли их на руки и сейчас, то есть, в кибитку, а сами сели и кричат: «Пошёл!» А я кричу им: «Вещи как же?», а они рукой махнули и кричат: «Опосля!»

«Всё погибло», — подумал Иван Иваныч, не соображая ещё хорошенько, в чём дело, и отказываясь соображать.

— А это кто же там в барышниной комнате? — спросил Иван Иваныч, не понимая, как же это он так равнодушен к постигшему его горю, да и не веря горничной, хотя в рассказе её было всё в высшей степени правдоподобно.

— А это хозяйка вещи ихние приводит в порядок…

Иван Иваныч пошёл и удостоверился. Хозяйка, «отставная офицерша», как она себя величала, бойко поклонилась ему, и он выслушал от неё опять рассказ о том, как увезли Софию Павловну. Он вспомнил все свои разговоры с Сонечкой, все её клятвы и уверения, вспомнил, что было утром, улыбнулся и сказал хозяйке с убеждением:

— Нет, это пустяки…

— Что пустяки? — спросила она и насмешливо посмотрела на него своими круглыми глазками.

— Пустяки вот это… что увезли… Она ненадолго… Она моя!..

Он произнёс это горячо, но вдруг ему сделалось совестно, с какой стати он говорит о Сонечке с этой бабёнкой; он взялся за шляпу и сделал самое спокойное и даже весёлое лицо.

— До свидания!

Отставная офицерша однако не отпустила его так легко и прочитала ему целую лекцию о жестокости и бездушии мужчин, которые «вот все с нашей сестрой так поступают»… прибавила она, кокетливо погрозила ему пальцем и сказала:

— Попробовали бы со мной что-нибудь подобное… Ведь я знаю вас! Знаю, какие у вас пустяки были с Софьей Павловной! Пустяки! Ах вы…

Он отшатнулся, как-то глупо засмеялся и ушёл, пошатываясь. Теперь он ясно почувствовал, что что-то разорвалось между ним и Сонечкой, что между ними легла бездна, и обморок девушки служил красноречивым тому доказательством.

Он прошептал:

— А пожалуй, и действительно всё погибло… Но из-за чего?

Он горько улыбнулся и вздохнул.

Но в сущности он ещё не верил, что его роман так скоро кончился. Лишь постепенно ужас стал леденить его сердце и нарастал как лавина. Чувство одиночества обхватывало его. А когда он пришёл домой, бледный и с лицом, искажённым тоской и отчаянием, и увидел Полину Марковну, посмотревшую на него спокойным и скорее любопытным, чем участливым взглядом, сознание, что он понёс громадную утрату, невознаградимую, и что он во всей той сцене со Свенцицким играл самую низкую, глупую и презренную роль труса, пронизало его ум. Вместе с тем он внезапно понял, что Свенцицкий знал о его отношениях к Сонечке и намерении уехать с нею в Петербург и, следовательно, был предупреждён об этом кем-нибудь. Злость закипела в нём. Кем? Он пристально посмотрел на жену. Взгляд её был по-прежнему безучастен, а во всей её фигуре было как бы разлито спокойствие торжества. «Она, это она и Лозовский!» — решил он в исступлении, вспомнив и то, как она называла Сонечку «тварью», и как лицо её было покрыто пятнами, когда она целовала «по-родственному» эту девушку и давала ему взаймы денег, и как двусмысленно вела она себя утром сегодня; подбежав к ней, он поднял над ней кулаки и яростно прохрипел, захлёбываясь от ненависти к ней:

— Прочь от меня, прочь, змея!

Но сейчас же ослабел, опустил в изнеможении руки, поник головой и почувствовал, что в нём что-то умирает и уже больше не воскреснет. Злость его прошла и уступила место горькому отчаянию. Он упал на стул и, закрыв лицо руками, зарыдал. Полина Марковна молча смотрела на него некоторое время. Но потом подсела к нему и стала ласково расспрашивать его и утешать. Слёзы мужа тронули её, и она целовала его в голову и обнимала точно мать, болеющая о сыне и прощающая ему все обиды; и он не сопротивлялся.

пармской фиалки — фр.